Любовь нас выбирает

Папа как-то горделиво задирает подбородок, затем подмигивает и протягивает пальцы, чтобы легко ущипнуть мою щеку. Игривое настроение отца — это большущая редкость и наша семейная радость, но, ей-богу, не в этот же час. Сейчас — не к месту!

— Я поговорю с ним, — совсем не слушаю и не реагирую на его иронию и грубый юмор, резко обращаюсь к нему и тут же, как будто бы заискивая, заглядываю в родные грустные глаза. — Поговорю! Просто! Все объясню и, если надо будет, то даже извинюсь. Я не могу сидеть, сложа руки на коленях, по-царски и с умным, не дебильным, видом, — бухчу, вслух озвучивая свой план, одновременно с этим подкалывая отца.

— Мне кажется, тебя туда не пустили, дежурный даже попросил удалиться, так как ты слишком громко вздыхала и причитала — мешала младшему лейтенанту достойно выполнять свои служебные обязанности, отвлекала от работы и компьютерной игры, в которую он только начал играть…

— Ты не понял, пап. С Андреевым. Я поговорю с Глебом. Пусть он…

— Надя, перестань! — отец останавливает мой пламенный порыв. — О чем? Зачем? И потом прошло только пять часов, как ваша сумасшедшая компания с этим старым извращенцем рассталась. И скажем так, разошлись с явным отсутствием успеха, да что душой кривить — знатно избитые и уложенные на четыре лопатки, а тут ты еще решаешь подлить маслица в огонь. Я тебе, как пожарный, говорю — не стоит из маленькой искры разводить охренеть какое пламя. Ни к чему хорошему это точно не приведет. Думаю, твой кулинарный муж с моим мнением тоже согласится. Поэтому…

— Пять или не пять, но тем не менее он успел за столь короткий срок поехать в медэкспертизу, зафиксировать полученные травмы — смешно сказать, и написать то самое заявление в полицию. А если…

— Ты успокоишься, кукла?

— … он вдруг заберет то заявление, значит, ничего не произошло. Передумал или вспомнил — так ведь бывает. Ну, в состоянии шока нарисовал то, чего на самом деле нет. А?

Отец глубоко вздыхает и откидывается на подголовник:

— Гениальный женский ум — тысяча сияющих, как новогодняя елочка, мозговых извилин. А ты подумала, как пойдешь проводить с ним эту морально-этическую беседу, как будешь что-то предлагать? — отец прищуривается и направляет встречный взгляд. — Что взамен, Надежда? Что ты ему предложишь? Давай-ка сразу тут все обсудим во избежание дальнейших недопониманий, иначе, я присоединюсь к замечательной компании из двух отцов — стану тем самым третьим. Только, моя дорогая дочь, там я буду выступать, по всей видимости, как убийца с заранее продуманным сценарием уничтожения этого столичного хлыща, — свое возможное амплуа практически выкрикивает, и так — несколько раз, — как убийца, Надя, именно, тот самый жестокий убийца урода, который намеревался уложить в койку мою любимую дочь. Доходчиво донес свою мысль? Так я внимательно слушаю, что в качестве жеста такой себе «доброй воли» моя любимая кукла будет предлагать этому извращуге?

— Тебя не напрягает, Надежда, что твои великолепные, чего уж тут душой кривить, фотографии развешаны на стенах общепитовского заведения. Что все эти жующие морды с засаленными руками рассматривают твои работы, употребляя, например, свиной бифштекс? Что они, вообще, в этом понимают? У тебя тонкий вкус и он не каждому доступен, тут надо быть с хорошим воображением и вниманием. Я вот, например, сразу обнаружил, что некоторые из твоих работ серийные. Смотрю на одну и замечаю сразу же другую, словно продолжение той. Здесь такой себе художественный фильм, а в главной роли, я не знаю, кто, но думаю, что ты весь мир хотела сюда впихнуть. Надо сказать, девочка, у тебя шикарно получилось. Так стильно, что…

Ты хотел бы их себе присвоить, ракообразный черт! Спасибо за запоздалые слова такого себе признания, но меня не напрягает, глубокоуважаемый мастер, то, что злит и будоражит в этом ресторане тебя. Люди приходят сюда отдохнуть и перекусить, отпраздновать какую-то знаменательную дату, день рождения, например, или помолвку, или очередную годовщину, и если мои работы способствуют их хорошему пищеварению, и они настроены приходить сюда еще и еще, приводить друзей, родственников, сослуживцев, коллег, то…

— У свиней бифштекса не бывает, — похоже, мой Максим решает уму-разуму поучить избалованного столичного зажравшегося мужика, спокойно начитывая кулинарную лекцию. — Бифштекс — это блюдо из жареной говядины, один из видов стейка, который мы готовим из головной части вырезки. А вырезка…

— Молодой человек, я прошу прощения…

— Не стоит! Торг здесь совершенно неуместен, а эти фотографии — просто неотъемлемая часть эмоционального сервиса нашего ресторана. Вы кто, прошу прощения?

— Я — Глеб! — Андреев отвечает.

— Максим, — Морозов протягивает руку, называя свое имя. — Здесь я — шеф. Вам у нас нравится? У нас впервые? Заинтересовались фотографиями?

— Затрудняюсь что-либо высказать о кухне, но вот изображения, однозначно, в цель…

— Андреев хотел мои фотографии. Файлы, оригиналы, полные права, эксклюзив. Все в этом духе. Если честно, — располагаюсь удобнее в кресле, и задумчиво смотрю только вперед, в лобовое, — то я не совсем его спонтанное желание понимаю. Он работает с так называемой живой натурой — люди, особенно девушки-модели, иногда слащавые парни, а также дети и целые семьи, а тут…

— Я, конечно, не специалист во всем этом вашем воображаемом искусстве…

Перебиваю:

— Отец! Ради Бога, в «воображаемом»? Ты издеваешься? Специально злишь и заводишь меня? Это та же интеллектуальная собственность — запечатленные, изображенные, нарисованные мгновенные картины, а видео — оживленная статичная обстановка, а ты… Не специалист! — раздуваю щеки, надуваю губы, затем сжимаю руки в кулаки и громко выдыхаю. — Слов нет — просто обалдеть! Еще бы! Однозначно — не специалист!

Отец усмехается, краем глаза замечаю, что он сейчас шутливо, как бы играя, пытается заглянуть мне в лицо, увидеть ту вызванную им наверняка по неосторожности эмоцию:

— Надя, я ведь не спрашиваю у тебя про степени огнестойкости зданий и сооружений, и более того, не заставляю их знать, потому что тебе это не понадобится в твоей профессии, и в жизни — ты в пожарном деле откровенный профан и тоже не специалист. Так вот и я не очень подкованный в фотоискусстве и архитектуре. Так уж вышло, малыш, все мы разные. Но…

— Максим сразу отметил мои работы. Сразу! Он признался, что нагло обшаривал мои коробки со старыми фотоматериалами, теми курсовыми работами и проектами, просто всякой дребеденью. Когда жил в доме у дедушки, мой «будуарчик», как он постоянно дразнится, был его комнатой иллюзий — там он в одиночестве мечтал.

— Я бы удивился, если бы он сказал, что на них ему плевать с пожарной башни, Надежда, — отец звучит скептически. — Максим заинтересован в твоем прекрасном расположении духа — и это правильно, за это ему мои сто очков вперед, да к тому же вы с ним в одной упряжке в этом ресторане — вы партнеры не только в деловом и профессиональном поле, но и в личных, как оказалось, отношениях.

— Сейчас намекаешь на шкурный интерес Морозова, — уточняю, правильно ли я почувствовала в голосе какую-то насмешку и недоверие.

— Просто констатирую факт. Просто факт. Холодная констатация, малыш, и только. Без подвоха, исключительно здравые реальные аргументы и логическая цепочка, да плюс, конечно же, куда уж без этого, — ваша личная с Максом связь.

— Проехали, все ясно. Но я готова с легкостью отдать Глебу эти фотографии, негативы, файлы, информацию, если он заберет свое заявление и лишит рьяно ищущие правоохранительные органы состава выдуманного преступления. А если его нет, то нет и дела. Так же?