Мать ветров

— Ну, чего встали? Тащите лопату! — прикрикнул старший на притихшую мелкоту.

Вскоре сбежавшие из тачки комья навоза вернулись на законное место, и Артур без приключений добрался до университетского двора.

— Поросенок, — вздохнула Хельга, оглядывая супруга. — Пойду отловлю кого-нибудь, чтобы за чистыми штанами тебе сбегал.

— Зачем? Я до вечера во дворе работаю, а там схожу...

— Затем. Гений ты мой, какое нынче время года на дворе?

— Осень, — растерянно ответил Артур и нахмурился. В льдистых голубых глазах жены мелькнул какой-то подвох.

— Осень. А не лето. А в этой мокротище и простыть недолго, — снисходительно объяснила Хельга и чмокнула Артура в нос. — Хрю. Выгружайся.

Художник толкнул тачку к тому месту близ выкопанной ямы, куда собирался скинуть навоз, но почему-то застыл, вцепившись в одну ручку и глядя вслед светлой косе. Вспомнилось, как многочисленные приятели дома, а после — в Ромалии, Иггдрисе и даже товарищи по экспедиции к северным островам говаривали, что ему пора бы уже осесть на одном месте, иначе ни одна женщина за эдакое перекати-поле замуж не пойдет. Он отшучивался, а в глубине души попросту не находил потребности в уюте. Он был женат на дороге, своих творениях и идеях.

Там, в Пиране, они все с головой, душой и телом ушли в революцию, а он к тому же в часы уединения пропадал, погибал в Хельге. Оба оказались из рук вон неопытными любовниками и с восторгом открывали друг другу всю прелесть огромного, сладкого, сочного яблока страсти. Артур втихаря консультировался у начитанного и в этой области Марчелло, а после жадно слушал перезвон льдинок в стонах и вскриках жены.

В относительном покое Блюменштадта внимание к ярким штрихам и густым краскам дополняли новые и новые тончайшие оттенки. Вот и сейчас... как просто. Хельга отправилась ловить посыльного из вездесущей городской детворы, чтобы обеспечить растяпу-мужа сухими штанами. А ему разом вспомнились бесчисленные рассказы о тепле дома с зажженным очагом и заботливых женских руках, от коих он отмахивался с беспечностью молодости.

Когда Хельга вернулась, он выкладывал в яме первый слой смеси навоза с известняком и насвистывал сентиментальную эрвиновскую балладу. Песни Марлен Артур полюбил не меньше, вот только сантиментов у нее не водилось в принципе.

— Поможешь мне или ты у Милоша занята?

Подбор кадров в университет некогда захолустного городка на краю королевства был делом небыстрым, толковых лаборантов пересчитывали по пальцам одной руки, а Хельга, с ее опытом помощи Марчелло с цифрами, ассистированием профессору Бернардо и спокойным характером работала, кажется, за пятерых.

— Милоша допрашивают с пристрастием Марчелло и Шалом, я ему пока не нужна. А ты без меня сам соломку не постелишь? — с легкой насмешкой поинтересовалась Хельга.

— Я по тебе соскучился, — возразил Артур, смял в ладонях бока жены и потянул было ее к себе, но его коварно оттолкнули. — За что?

— За то, что ты — поросенок. Все платье мне своими штанами испачкаешь!

Чередуя слои смеси навоза с известняком и солому, они заполнили яму доверху. Однако на середине ямы прибежала девчушка со сменой одежды для Артура, и Хельга потащила мужа в сарай, причитая, что в одиночку он ну никак не справится. С чем — не уточнила. Через пару минут прибалдевший художник полностью убедился в правоте своей Льдинки. За годы холостяцкой жизни он научился сносно орудовать правой рукой, но вот губами ублажать себя не доводилось.

— Ну вот, управились! — Артур широко потянулся, довольный и результатом труда, и приятной негой между ног. Укрыл яму дерном и крепко потер ладони: — Просто отлично! Сера есть, уголь есть, селитру получим и как заделаем порох! Аж не терпится посмотреть, как оно... Хельга? Ты погрустнела. Я не то ляпнул, да?

— Нет... Это я глупая, к чему-то побег из Пирана вспомнила.

Артур воткнул в землю лопату, быстро вымыл руки, присел на скамейку и поманил к себе Хельгу. Обнял поблекшую жену, поцеловал светлую косу. Ждал. О таком не спрашивают.

Те считанные минуты за стенами Пирана он вспоминал словно клейкий комочек времени, вдруг растянувшийся в бесконечность. Их догоняла стража. Отступавшие готовы были обороняться, но каких потерь им стоила бы оборона? Марчелло, все еще слабый после ранения, умудрился взвести арбалет, коротким приказом отправил дальше детей, женщин, стариков и часть способных драться мужчин и в двух словах предупредил Артура. Не посоветовался. Не спросил. Поставил перед фактом. И с этим страшным фактом он просто не смел поспорить, хотя речь шла о его жене.

Лишь спустя сутки Артур узнал, что шепнул тогда Марчелло Хельге. Девушка прекрасно знала содержание тома, который помогала писать, но вот вывод... В гибели ее родителей и сестры виновен не только Фелисиано. И не просто конкретные исполнители. Виновна сама система угнетения, которая движет войнами. А те, да, те стражники — они ведь больше служат не революции. Они готовы были сжечь квартал Ангелов точно так же, как когда-то другие сожгли ее сестренку. Они — часть системы. Системы-убийцы.

В воздух впились первые стрелы. С одной и с другой стороны. Хельга рванула вперед. Не Хельга. Утбурд. Безжалостный упырь светлым вихрем налетел на ошалевших от ужаса стражников. Он раздирал стальные кольчуги, будто прогнившее тряпье, вгрызался в глотки как в перезревшие плоды, разбрызгивая алый соленый сок. Он остановил наступление.

А после они с Марчелло в четыре руки оттаскивали Хельгу от трупов, приводили ее в чувство и шептали совсем иные слова.

— Ты же знаешь, я не жалею о том, что тогда произошло. О себе тоже не сожалею. В конце концов, из нас четверых я как-то оставалась в стороне от этого. Ты проектировал баллисты, Али сражался постоянно, Марчелло не раз брался за ножи и вообще сам прирезал Яри. Своего когда-то друга, это же кошмарный сон, Артур... Ну, пришел и мой черед взять на себя кровь. Но я вспомнила то чувство власти, без границ, без морали, какое было у меня под Пираном и раньше, в резиденции Фелисиано. А сейчас я посмотрела на эту яму, подумала про порох и как-то совсем иначе поняла, что это ведь у нас теперь власть. И мы же захватили всю эту огромную машину целиком. Не только право распоряжаться собой, землей, строить, учить...

— … и право брать под стражу, судить, бросать в тюрьму и посылать на эшафот, — подхватил вслед за выдохшейся женой Артур. — Понимаю твои страхи. Надо обязательно рассказать нашим.

Первый снег, ранний, удивленный, тихо опускался на город, будто сам не знал, как же его так угораздило. Падал, чуть задерживался на заборах, крылечках, схваченных тонким льдом лужах, бурой листве, падал и почти в то же мгновение исчезал. Ребятня помладше радовалась белым хлопьям, а их старшие братья и сестры, поглядывая на чудившее небо, торопились вместе со взрослыми к зданию университета.

Сегодня открывалась выставка истории сопротивления. Истории тех людей, которых прежде в нее не вписывали. О них находились слова и даже целые главы в путевых заметках, хрониках, летописях, статистических сборниках. Как о прохожих и участниках, но не созидателях.

У массивных, окованных металлом дверей топталось порядочно народу. Отдельными группками чуть в стороне стояли бывшие аристократы, богатые купцы и чиновники, которые вполголоса переговаривались между собой, нехотя выцеживая слова и бросая на вход в здание косые взгляды. Войти, не войти? На что смотреть-то? Вряд ли за этими дверями скрыты сокровища искусства.