Мертвый мир - Живые люди

– Я боюсь умирать,– вспоминая то, что говорила когда-то давно Блэр о смерти, Эйбрамсон задрожала еще сильнее. Она не знала, почему в этот момент думала не о матери или отце, не о родных, а о подруге, которая больше не встретит ее. Почему-то она думала об ее словах. От этого становилось еще страшнее. – Это больно?

– Нет, больно будет нам, а ты ничего не почувствуешь. Просто уснешь, и все. Никаких мертвецов, побегов, боли и слез. Все это останется нам. Для тебя все станет лучше. Ты веришь мне? – Кловер кивнула, плача, чувствуя жгучую боль, и все сильнее сжимая руку Тэда. Она переставала чувствовать конечности и хотела поскорее выбраться из этого пропитанного ядом воздуха, вдыхать который становилось все труднее.

– Верю …– ее губы переставали шевелиться, каждое движение давалось все тяжелее, а слезы продолжали скатываться по щекам. Еле заметная улыбка и взгляд, устремленный в скрипучий потолок. Жаль, что она не видит, как прекрасны звезды этой зимней ночью. Ночью, когда она умирает. – Верю…

Марко прижался к Джину, сжимая в руках золотой медальон, запачканный ее кровью. Он заставлял себя и смотрел на умирающую Кловер, на умирающую подругу, на умирающую часть себя. Он знал, что им придется сделать, знал, что так теперь нужно делать всегда, но ему было страшно. Страшно и больно. Он тоже чувствовал тот страх Кловер, тоже теперь боялся смерти. Захотелось попросить Блэр о другом: чтобы она защитила, чтобы не убила, а спасла от смерти. Но Блэр здесь не было. Возможно, ее не было теперь вообще нигде.

– Если вы… - борясь с подступающим холодом смерти, переставая шевелиться и плакать, прошептала Кловер. – Если она жива, скажите, что я была счастливой. И… что она не плохой человек… не для меня. Я не проклинаю тот день…когда она защитила меня…не проклинаю…

Неожиданно Кловер вспомнила, что никогда не просила прощение за то, что в детстве вечно смеялась над Блэр, не понимая той, ей захотелось извиниться, но пришло время.

Тэд кивнул, давая бессмертное обещание, а после прогремел выстрел, стоило Кловер уснуть.

========== 0.2.Я создал свою религию, свою молитву. Я - образ на иконах ==========

Мне нужно было вырастить детей, я работала и работала, не давая самой себе передышек.

Каждый день не тянулся, а пролетал. Хотя, наверное, мне сложно судить о том, как проходили часы и дни собственной жизни, потому что я просто не замечала ничего вокруг.

В то время в голове у меня, да и перед глазами вечно проносились, словно кто-то проматывал неинтересный момент фильма, два сына, рабочее место, расплывающиеся незнакомые лица, настенные часы и надгробный камень. В то время для меня мало что существовало.

Не знаю даже, зачем рассказываю все это вам, да и не уверена, кто вообще прочтет это, но каждому порой хочется быть услышанным. История моей жизни начинается солнечным днем среди подруг. Мы познакомились не случайно…

Это был один из тех светлых дней, когда все вокруг кажется ярким и солнечным, будто светится изнутри: природа, скамейки в парке, окна зданий. Все это сочетается с теплым воздухом, который заставляет твое тело почти расплываться и становиться вялым и словно ватным. Но, несмотря на это, ты полна энергий: что-то необычно живое сидит внутри, пронизывая порой кончики пальцев.

Такая погода была чудесной и почти любимой для меня. Тот теплый воздух проникал в легкие, обжигая, заставляя почти задыхаться, но тебе хотелось еще и еще. Ты будто зависел от этих вдохов. Воздух – наркотик для всех, но именно этот, теплый и какой-то слишком заметный, наркотик для тех, кто был в вечном поиске и одиночестве. Такие люди порой и не замечают, что они вечно куда-то спешат, бегут, стараясь перегнать время. Такие люди одиноки, поэтому пытаются успеть пожить.

На асфальте, нагретом весенним солнцем, которое еще не приносило летней духоты, были видны размазанные и полустертые следы мела, которым в прошлую пятницу ученики младших классов соседней с университетом школы развлекались, разрисовывая землю. Под деревом с его раскидистой кроной, скрывающей от солнечных лучей, что норовили ослепить, пряталась стайка девушек, шепчущихся о новой помаде или парнях. Среди них была и я, такая же сплетница, любящая обсудить то, что меня не касалось. Думаю, подобное присуще мне до сих пор.

Тогда, во время моей молодости, мода была совершенно иной. Не было зауженных джинсов, коротких юбок, из-под которых, наклонившись, показываешь то, что должно быть скрыто, по крайней мере, от незнакомцев. Тогда все было иначе: аккуратные носочки, легкие юбочки в горошек, да блузы с манжетами.

Но была, конечно, и другая часть мира, жизни, закрытая и незнакомая для меня. Кожаные жилеты, такие же штаны, яркий и броский макияж, алкоголь, да вечная ночная жизнь.

Для меня это была другая сторона монеты, незнакомая и покрытая таинственностью. В моей голове было лишь желание получить образование и работу, поэтому подобное мало интересовало меня, даже отталкивало.

Все мое детство я жила в крохотной комнатушке с двумя братьями и сестрами. Наша спальня, она же гостиная и место для игр, была настолько мала, что узкие кровати-на которых ты мог спать только «солдатиком» - стояли, прижимаясь друг к другу. У одной из кроватей, упираясь в потолок, был небольшой шкаф, чьи нижние шуфлятки открыть было невозможно из-за того, что их перекрывала боковая часть постели. Для нас всегда было загадкой, что же в них лежит, но, почему-то, мы даже не пытались этого узнать.

Деревушка была такой же крохотной, как мой дом, где вечно присутствовало намного больше людей, чем могло поместиться. Зато лес, окружавший неизвестное миру местечко, казался гигантской территорией, настолько огромной, что ни конца, ни края ты не видел. Этот лес еще и кормил нас, как и соседнее поле, появившееся когда-то на месте срубленных предками деревьев.

Когда отец, стоило нам чуть подрасти, начал возить нас в соседнюю деревню –более развитую-к деду, вы даже не представляете, что мы испытывали, видя горевшую лампочку. Электричество было для нас сродни волшебству, значения которого мы не знали, но лишь догадывались. У дедушки была лампочка – которая светилась! – на длинном проводе. Он мог перемещать ее по такой же небольшой комнатке, заваливаясь на печи, грея свои старые кости, скрипящие зимой от морозов.

Именно из-за того, что стремилась вырваться из нищеты, что всегда казалась мне нормальной вещью, я не обращала внимание на людей, обтянутых кожей. Но я понимала, что они более свободны, чем я. Порой я ловила себя на мысли, что все это намного привлекательнее. Но после вспоминала, каково было жить там, в этом крохотном мирке, не зная ни о телевизорах, ни о свете. Будто запертые в темнице. И тогда я вновь усердно училась, стараясь перепрыгнуть саму себя.

Байкеров и любителей рок-н-ролла было намного больше тех, к кому относилась я. Эти парни в банданах, казавшиеся тебе совершенно другими, не такими, как все, пытались заинтересовать тебя, но ты делала вид недотроги, холодной и серьезной, зацикленной лишь на книгах, да конспектах. Я жила среди анатомии, гормонов, имен известных ученых в сфере медицины. И мне это нравилось! Жутко, не правда ли? Если бы мне пришлось выбирать профессию теперь, я бы никогда не стала медиком, хотя моя работа и нравилась мне. Но это ловушка.

Резать тела неприятно, не каждый сможет вообще взять в руки скальпель. Самое ужасное, когда перед тобой лежит человек, и ты понимаешь, что все это – не твое, не для тебе. Что ты не можешь пошевелиться, потому что страх сковал тело, будто ты стал мертвецом. Когда перед тобой лежит человек, а от тебя зависит его судьба, ты осознаешь только со скальпелем в руках, что это не труп из морга, что здесь одно неправильное движение, и живое станет мертвым. У нас было пару таких случаев, некоторые просто выбегали из операционной.