Мертвый мир - Живые люди

Мне хотелось кричать очень часто, пускай я и не любила этого. Мое существо кричало, обвиняло, пыталось достучаться до остальных, но сама я ничего не делала, понимая, что одна что-то изменить не в состоянии. Хотя, все и зависит от человека, но здесь каждый поодиночке был бессилен. Никто никого не слушал, каждый только затевал что-то темное и плохое.

Я хотела убежать так далеко, как могла. Но оружие, еду, все остальное, теперь выдавали в строгих порциях, обделяя тех, кто как-либо провинился. Наступили темные времена, когда люди начали уничтожать самых близких друзей и знакомых. Станция вошла в режим самоуничтожения, которым командовала Агата Дуглас. Билл же оставался в стороне последнее время: старик вернулся в свой старый охотничий домик, просто сбегая от тех проблем, которые вновь начались на станции. Я хотела порой, нет, всегда хотела, убежать туда же, но цепи, приковавшие меня к этому месту, натягивались, а после возвращали обратно. Старика я теперь видела только в те редкие времена, когда он возвращался, чтобы поделиться тем, что нашел, и взять свою долю. Это было убого, потому что Билл заслуживал большего, чем получал теперь, Билл сделал для этого места куда больше, чем оно ему отплачивало.

Хотелось плакать от несправедливости и темноты человеческих душ.

Очередная птица парила в голубом, почти безоблачном небе, словно дразня меня. Следя за ней, упиваясь навалившейся тоской и рабством, принадлежностью этому месту, мой взгляд оказался прикован к зеленому лесу. Этот зеленый излечивал меня от душевных болезней, душевного расстройства. Я стояла, опираясь о подоконник, но чувство было иным: словно я куда-то падала, но падение это не вызывало страха или паники; оно приносило спокойствие, наверное, потому что пространство вокруг казалось зелёным. Сейчас зеленый цвет мира погружал меня в забытье, закрывая шкатулку мертвецов в моей голове. Погружал в забытье, где не было «Я», «Мы», «Ты», «Он или она», «Сами за себя». Ничего не было в этом зеленом пространстве, поэтому становилось так спокойно.

Я дала себе обещание больше никогда не позволять открываться кладбищу, что было сокрыто в ящике с мертвецами, спрятанном в моем сознание. Потому что я поняла, что безумие становилось сильнее, а в нынешнем своем угнетенном состоянии бороться с ним я не могла. Не сейчас, когда я чувствую себя рабом с цепями на руках и ногах, когда я ощущаю свою ничтожность и ничтожность всех вокруг более явно и четко, когда хочется убежать хоть куда-нибудь, лишь бы забыть. Не сейчас, когда все мысли заняты подобным дерьмом.

Подобные рассуждения словно вновь вызвали тоску, а я, пытаясь преодолеть ее на начальной стадии развития, поспешила обратить свой взор на зеленый лес вокруг, ища безмятежности. Когда листва шелестела вдалеке, я слышала ее приятный звук, словно находилась совсем близко, словно стояла под самым лиственным деревом; меж крон что-то заблестело. Похоже, это был черный ворон с мрачным опереньем, что нес только больше тоски, тянущий куда-то в свое гнездо блестящий предмет: осколок или украшение.

А, может, это была сорока? Подобные птицы никогда не меняются, они остаются верны своим привычкам, игнорируя все вокруг. Жаль, что люди податливы и подвластны переменам.

Уходить отсюда всегда было немного печально, ты словно чувствовал, что угнетение поглощает тебя, будто живое существо, хватающееся за твои волосы, плечи, чувства. Словно живое, оно обхватывает твою грудь ногами, чтобы не упасть, не свалиться, чтобы не дать тебе дышать.

Вид из этого окна был прекрасен и в какой-то мере отвратителен: с высоты было видно людей, что копошились внизу, всё больше утопая в своей лжи. Когда-нибудь маски, которые они надели на свои лица, задушат их.

Коридоры только больше давят своими потолками и стенами. Меня не покидает чувство, будто я иду под конвоем, словно ничего не могу сделать, не задумавшись о последствиях и о том, как отреагируют остальные. Я – заключенный в этом сером здании.

Из коридоров простого, но угнетающего лабиринта скрыться хочется очень сильно, но сбежать из общей спальни хочется еще больше. Но идти мне уже некуда – это, кажется, конец пути. Дальше только обрыв и темнота. Радует только то, что в этой комнате с матрасами на полу теперь более просторно и свободно: тепло пришло, земля прогрелась, а палатки вновь расставили на внутренней территории станции, за аркой.

Здесь, в большой комнате с самыми, наверное, крупными окнами, было тихо, только иногда слышались причмокивающие звуки Тони, с которым забавлялась полная Бонни, да спокойные голоса женщин, что были свободны от каких-либо действий и обязанностей.

Зайдя в комнату, я неосознанно остановилась у самых дверей: солнце, яркое и обжигающее, проникало через окна, позволяя увидеть пылинки, что передвигались повсюду здесь. Почему-то мне захотелось стать этой пылью. Хотя, скорее всего, я и была пылью: тебя все видят, но не обращают внимания ровно до того момента, пока ты не начинаешь докучать или надоедать – тогда тебя пытаются стереть, убрать, заставить исчезнуть.

Матрас, который очень давно был моей постелью, был и единственным свидетелем моих одиноких слезинок, что порой скатывались по щекам в темноте ночи. Этот полосатый друг, продавленный в некоторых местах, напоминающий тюремную одежду давних лет, - черно-белых- был даже каким-то близким теперь. Он знал обо мне больше, чем кто-либо. И это было справедливо: он был рядом ночью, когда все чувства обостряются.

– Блэр, ты не занята на смотровой площадке? – Бонни какое-то время поглядывала в мою сторону, отвлекаясь от смуглого мальчика на своих руках, прежде чем заговорить.

– Агата сказала, что у меня будет иная работа, которая позволит «раскрыть мои таланты», - вспоминая недавний разговор с женщиной, я чуть поморщилась, стараясь игнорировать некоторую злость от слов, что Дуглас сказала мне.- Вроде работы на кухне.

– Вы…опять что-то не поделили? – подбирая слова, осторожно, чуть понижая голос, поинтересовалась девушка с пухлыми щеками, краснеющими на солнце и жаре. Женщины, что сидели и беседовали о чем-то своем, тут же напрягли слух, стараясь уловить любое слово. От такого внимания Бонни замялась.

– С Биллом всё было иначе,-тяжело выдыхая, я в который раз призналась сама себе, что чувствую усталость. Усталость от всего этого. Особенно эти косые взгляды двух женщин бесили, заставляя меня упорно игнорировать подобное. Я чуть улыбнулась Тони, который почти удивленно потянул в мою сторону пухлые ручки, пытаясь дотянуться до золотой цепочки медальона, что торчала из кармана джинсов.

– Билл сбежал в свой лес, оставляя нас. Агата делает намного больше, чем он, -замечая неловкость и неуверенности Бонни, желая поставить ее на место и показать, что значит «хорошо» и «плохо» и где верная сторона и позиция, вмешалась в наш разговор женщина, довольно грубая и самоуверенная. – Вам бы стоило проявить уважение. Если бы не она, все это уже бы рухнуло.

Спорить не хотелось. Что-то доказывать тоже. Борясь с желанием наорать, поддаваясь бы при этом уговорам собственного разума, я поднялась со своего матраса, на прощание пожав пальчики Тони, похожие на червячков. Женщина, что сделала замечание, указывая на нашу неблагодарность, явно чего-то ожидала от меня, поэтому смотрела внимательно.

Остановившись у самого выхода, радуясь спасительной близости порога этой комнаты, где царило напряжение и призрение из-за одной лишь фразы, я уже знала, что сказу в ответ на недавнее замечание, возмутившее и взбесившее что-то внутри.