Мертвый мир - Живые люди

«Если этот пень и существует, то пускай обходит эту квартиру стороной. Без него прекрасно жили, вот и теперь проживем», - старушка говорила это, отвлекаясь от трубки с табаком, что затягивала дымом всю комнату, отпивая чего-то из кружки с треснувшей ручкой. Он всегда спрашивал, что она пьет, а та лишь ехидно улыбалась, говоря, что это очень вкусная бурда. Как оказалось, это был самогон – летом они теперь вместе делали его из темного винограда, то ли купленного, то ли сворованного. Это оставалось неизвестным.

Друзей, как оказалось, у парня-сироты хватало. Приятель, который и предложил ему эту комнатку, часто теперь сидел с ними, пробуя виноградный крепкий напиток, который будто выстреливал в голову. Да, старуха знала толк в подобном, как и в табаке. Она сменила свой прежний на еще более дымящийся, говоря, что дым помогает расслабиться.

Два года пролетели незаметно в такой вот обстановке: работа, приносящая хоть какие-то деньги, да навыки общения с людьми, выпуклый экран телевизора с ночными передачами, бродившее вино, запах курева, да старуха с приятелем под боком. Хозяйка квартиры была старая, дряхлая, но он убедился, что судить по внешнему виду – ошибка. Пускай она ворчала, проклинала и категорично относилась ко многим вещам, человеком она была чудесным. По крайней мере, для него уж точно: не лгала, не извивалась, а била прямо в цель.

Стоило восемнадцати годам пролететь, будто их и не было, контракт на работе был разорван, приятель исчез, а старушка так и осталась в своей старой квартире, выбрасывая только его вещи из комнаты, сдавая ее теперь кому-то другому. Наверное, такому же заблудившемуся и потерявшемуся, который и не знал, во что ему верить, чего ожидать и искать. Он же, сирота, исчез, словно совсем растворился в табачном дыме, до сих пор затягивающем комнаты квартиры.

***

Сначала было тяжело, после стало еще невозможнее. Дети всегда были капризны, но мои словно стремились разозлить весь мир, привлекая к себе внимания. Они все понимали, все осознавали, но подчиняться ничему не хотели. Наши, нет, теперь лишь мои сыновья словно возродили в себе меня саму и его. Младший был таким как я, вечно спешил, спорил со взрослыми, ничего и слышать не хотел о том, что ему приходилось не по вкусу, а старший, старший был им самим. Спокойствие, умиротворенность и взвешенные действия. Вы бы видели, какое счастье поселилось на его лице в тот день, когда он починил сломавшийся телевизор. Отец всегда разбирался в технике, уча при этом сыновей, поэтому подобный успех означал многое для нас всех. Только спустя десять лет я перестала чувствовать себя одинокой белкой в колесе. Я смирилась, понимая, что никуда от этого не убегу.

Но мне нужна была помощь, и нашла я ее неожиданно, так же неожиданно, как и своего первого мужа. Собравшись на Рождество в старую деревню, куда, должно быть, пришла цивилизация, я взяла детей, чемоданчик вещей, да кое-какие подарки, на которые денег только и хватило. Я боялась появляться там, но и отчаянно желала этого. Я волновалась, но повернуть назад не могла, даже не хотела.

Деревня ничуть не изменилась, такая же крохотная посреди леса, который лишь поредел от времени, погибая, стояла нищая страна моего детства и взросления. Слезы навернулись на глаза, а я и не знала, что ответить на вопрос сыновей о том, почему же я плачу.

«Мамочка, ты не хочешь идти сюда?» - младший сыночек, что держался за край рукава, взволнованно поинтересовался, готовясь защищать меня от всего, чего только можно. – «Ты боишься?»

«Нет, милый, с вами я ничего не боюсь», - и это было правдой, потому что, чувствуя их поддержку, я была готова свернуть горы, уничтожить цивилизацию, пережить эпохи и войны. Ради них была готова на все, потому что я - мать, а они – мои дети.

И все же, мне было тяжело. Тяжело воспитывать одной детей, работая в школе, получая копейки. Я искала любую подработку, любой заработок: я должна была дать детям самое лучшее, потому что они заслужили этого, потому что так должно быть всегда. И та помощь, о которой я молилась ночами, вечерами, днями, нашла меня, или я ее, в старой нищей деревушке, где знакомых-то почти не осталось: большая часть давно лежала на местном кладбище.

Мой первый молодой человек, с которым мы сидели на мокрой траве, рассматривая звезды, появился неожиданно, словно гром посреди ясного неба. И тогда два несчастия слились воедино, помогая друг другу выжить. Его звали Валерьян, он никогда не был особенным, необычным, красавчиком, за которым бы бегали девушки. Но человеком он был достойным. И он спас меня, когда я спасла его.

Валерьян был женат, но жена его всегда пила. А он, как мужчина, работал, да приносил все деньги ей, не в состоянии жить под одной крышей, если она кричит из-за недостатка алкоголя в крови. И все бы ничего, но у них была дочь, которая была так похожа на мать. И не только внешностью, такое же пристрастие к алкоголю связывало их двоих. Самое ужасное заключалось в любви мужчины, даже несмотря на вечный запах спирта в доме. Он любил их, был готов отдать жизнь, даже не думал о расставании, но при этом страдал. И Господь, будто решил, что с него достаточно, отрекаясь от его жены и дочери. Две женщины погибли в ужасной катастрофе: они были в приподнятом настроении и даже не поняли, что остановились в месте, где останавливаться не стоит. Поезд протянул покореженную до него временем машину, словно освобождая Валерьяна от всей этой жизни.

Но спасибо мужчина за это не сказал, только возненавидел.

Тогда-то в его жизни вновь появилась та, с кем он в прошлом держался за руки при свете звезд. Он стал примером моим детям. Он никогда не делал чего-либо, не подумав. Никогда не пил, хотя его бывшая семья этим лишь и занималась. Был отличным мужчиной и человеком. Мы стали жить вместе, а сыновья питали лишь уважение к такому сожителю, как Валерьян. И его, и моя жизни были достойными, пускай и тяжелыми.

***

Погода была пасмурной, дождь лишь собирался, еще словно не решаясь пролиться на землю, но настроение он заметно портил. Шагая по прохладному асфальту, не боясь за лакированные туфли, чьи черные носки блестели на свету, человек в сером костюме приближался к тому месту, дорогу куда ему вспоминать не пришлось. Словно хранящаяся в голове карта, которую стереть и забыть невозможно, она вела его к определенному месту, где он не был больше семи лет.

Небо над куполом чуть посеревшей от времени церкви было таким же пасмурным, как и везде. Волшебство и священность этого места словно испарились, оставляя после себя лишь воспоминания. Ни садика с лилиями и ромашками, ни грядок, где он работал, ни старой лужайки здесь теперь не было. Все оказалось покрыто какой-то еле ощутимой скорбью, тишиной и молчанием. Кресты над куполом стремились в небо, но им было невозможно добраться туда, куда им хотелось, как и ему самому.

Проходя по мокрой и высокой траве, что шелестела под ногами, оставляя капельки воды на черных туфлях, он подошел к самому крыльцу, первая дверь которого была распахнута, зазывая внутрь. Вход украшали два ангела с потрескавшейся кожей, а их крылья почти осыпались серой побелкой. Остановившись на лестнице, он лишь окинул взглядом могилы и могильные плиты, что усеяли все территорию за черным, низким кованым заборчиком, который почти зарос травой.

Внутри же церкви почти ничего не изменилось. Только он теперь видел все иначе. Выросший сирота, который достиг всего, чего хотел, не веря в Бога, остановился посреди просторного помещения с высокими, куполообразными потолками, украшенными живописными картинами и святыми ликами. Скамьи так и стояли на своих местах, а везде пахло свечами, да чем-то еще, забытым и все же родным. Все же здесь он вырос, здесь же и понял, что подобная религия не его.

Опускаясь на одну из скамей, массивных и совершенно неудобных, выросший сирота замирает то ли в ожидании чего-то, то ли в полном забытье. Все, что было связано с этим местом, проносится в голове, но он вновь, будто снова став восьмилетним мальчишкой, не знает, что ему делать, не понимает, что происходит с его жизнью. И все же он рад, он доказал сам себе, что Бог не властен над ним, над его судьбой.

Он сидит в одиночестве, слыша только, как снаружи начался дождь, порой смотря на горящие церковные свечи. Теперь он довольно часто приходит сюда опять, словно ему нечем заняться, словно у него много свободного времени. Он приходит сюда, видя порой различных людей: наркоманов, что каются в своих грехах, потерянных и разбитые родителей, которые почему-то вызывают у него обиду. Он теперь часто сидит здесь наедине с распятием Иисуса.

Только сейчас он понимает, что эта скульптура, это распятие, совершенно не трогает его так, как в детстве. Раньше он видел в этом действительно страдание, боль, действительно рождение Святого, чистого, самопожертвование, существо, которое страдало за всех, за кого страдать не было обязано. А теперь же он не видел ничего, кроме работы мастера. И то, работа эта была некачественной, на скорую руку: здесь, под темным лаковым покрытием, которое заставляло Иисуса сверкать в свете свечей, были видны деревянные заусенцы. Ему даже стало смешно: иногда стоит только повзрослеть, чтобы увидеть недостаток. Будто с высоты детского тела ты не мог заметить того, что видишь теперь.

Да, сирота, который уже вырос, который теперь что-то значил для этого мира, который узнал на одном из могильных камней, на территории церкви, имя старухи, с которой когда-то жил(это была такая ирония, что хотелось смеяться), теперь проводил, кажется, больше времени в этом пристанище потерянных, чем в детстве. Но не потому, что здесь было уютно или что-то держало его, а потому, что здесь были забавные люди.

Наверное, одной из причин было и то, что здесь теперь покоилась старуха, чья квартира давно перешла в собственность властей. Он часто стоял у ее могилы, приносил любимые сорта табака, который после развеивал ветер. Иногда он даже курил вместе с ее еле ощутимым присутствием. Ему бы хотелось раздобыть для нее винограда, да вот сезон был неподходящим. Он уже знал, что скоро вновь уедет, исчезнет так же, как исчез много лет назад, оставляя старуху одну в этом святом месте, которое она презирала, да вот поделать уже ничего не мог. Порой приходиться торопиться жить, жаль, что он этого не знал раньше.