Место третьего

Но размышляю я недолго. Накрывает безотчётное желание выключиться хотя бы на полчаса и полностью довериться кому-то, кто сам решит, куда мне сейчас лучше идти и зачем. Всё это тоже можно отнести к «прелестям» Связи — Минами нам о таком рассказывал. Если резервы Жертвы на исходе, включается что-то вроде «аварийного генератора», который заставляет её захотеть прилипнуть к Бойцу как к единственному, кто сейчас может о ней позаботиться, и тем самым дать ему возможность принимать решения за обоих.

Не растрачиваясь на слова, я молча киваю, и мы направляемся к старому корпусу. Соби идёт медленно, постоянно оборачиваясь, чтобы проверить, не свалился ли я ещё посреди дороги. Свою помощь он благоразумно не предлагает — предпочитает не замечать, что двигаюсь я немного зигзагом. Единственное, что изобличает его заботу — это потемневшие, полные тревоги глаза. Правда, когда мы доходим до корпуса, беспокойство уходит из взгляда.

Поднимаемся мы на шестой этаж долго и с остановками. Вернее, это я то и дело торможу на очередной лестничной площадке, а Агацума быстро преодолевает новый ряд ступеней и дожидается меня. И всё это в гробовом усталом молчании.

Когда мы ступаем в знакомый тёмный коридор, я продолжаю медленно переставлять ноги, а Соби ускоряет шаг, чтобы отпереть дверь ровно к моему приближению. Войдя в комнату, я машинально снимаю кроссовки, наступая на пятки и даже не потрудившись расшнуроваться, хотя в прошлые свои визиты сюда и не подумал разуваться. Агацума в это время уже хозяйничает возле окна, расстилая футон. Прислонившись плечом к дверному косяку, слежу за тем, как он достаёт из комода чистое постельное бельё и меньше чем за минуту организовывает лежанку. Откинув одеяло, Соби распрямляется и выжидающе смотрит на меня.

— Ложись.

У меня есть дюжина причин, чтобы возразить или хотя бы огрызнуться: начиная с того, в каком приказном тоне он со мной разговаривает, и заканчивая тем, за каким чёртом нужно было тащить меня спать к себе?! Но мне лениво спорить, а Соби не собирается отступать.

— Сэймей, ложись, пожалуйста, — повторяет он, наклонив голову вбок. — Тебе нужно отдохнуть.

— Я мог бы спать и у себя.

— Я сделаю тебе чаю.

Железный аргумент. А у меня в комнате, разумеется, чайника не водится!

Да знаю я, знаю, чего он хочет. Чем ближе друг к другу Жертва и Боец, тем быстрее оба восстанавливаются. Пусть нет ни физического контакта, ни непосредственного обмена Силой, Связь-то продолжает работать. Соби мог бы пойти ко мне, но у него не было гарантии, что я не распрощаюсь с ним на пороге, едва он меня проводит. А ещё я терпеть не могу, если хозяйничают в моей комнате. В тот раз я тоже был в полубреду, когда он остался у меня на ночь и делал мне чай, но сегодня всё могло сложиться иначе. Притащить меня к себе во сто крат надёжнее — по крайней мере, в моём нынешнем состоянии сбежать я отсюда не смогу. Предусмотрительно с его стороны.

Окончательно сдавшись и уже не находя никаких запасных ресурсов для спора, подхожу к футону и валюсь на него на спину. Какой кайф! Кажется, горизонтальное положение — это именно то, чего жаждало моё тело последние часы. И в голове окончательно перестаёт стучать в такт сердцу. Полежав без движения несколько секунд, наконец устраиваюсь поудобнее и поправляю подушку. Внезапно обнаруживаю, что одеяло натянуто мне до груди — и когда он, интересно, успел? А главное, как? Я даже не заметил…

— Какой чай ты больше любишь: с бергамотом или с жасмином?

Соби уже шарит на своём огромном столе, откапывая из-под вороха альбомных листов чашку.

— Ни тот, ни другой, — буркаю я, параллельно размышляя, зачем соврал. Потом всё-таки добавляю: — С жасмином.

Подняв голову, успеваю поймать лёгкую улыбку Соби, когда он мельком смотрит на меня. По-моему, он неприлично доволен тем, что я у него остался. Или точнее, тем, что ему удалось меня вынудить.

Раздаётся щелчок электрочайника, и вскоре Соби опускается возле меня на колени, держа в одной руке чашку, а вторую ладонь подставив вместо блюдца. Принимаю чашку, стараясь не коснуться его — если случайно дотронусь, Связь так завопит, что у меня голова взорвётся, сам потом буду за Агацуму хвататься. Не надо, спасибо. Лучше отосплюсь, завтра буду как новенький. Делаю глоток обжигающего чая и жмурюсь от удовольствия. Оказывается, я ещё и дико пить хотел, просто головная боль приглушила все прочие потребности организма.

Несколько секунд Соби сидит рядом, проверяя, в состоянии ли я удержать на весу чашку, потом встаёт и начинает обустраиваться на ночлег сам. Второго футона у него нет, как нет и подушки, и даже кресла. Поэтому он достаёт из комода плед и небрежно расстилает его на полу вдоль стола.

Как пришли, свет мы не включали — всё равно пока сюда тащились и сражались с нескончаемой лестницей, начало сереть, и довольно быстро. Сейчас в комнате стало ещё светлее, и я, грея руки о чашку, с любопытством наблюдаю за тем, что делает Агацума.

Оценив своё лежбище как пригодное, он стаскивает с носа очки, откладывает на стол и трёт ладонью лицо. Потом вдруг замирает, хмурится, аккуратно заводит руку за спину и проводит пальцами вниз по позвоночнику, слепо глядя в пол. Прислушивается, значит. Нам ещё в первый год рассказывали, что Бойцы как-то иначе могут ощущать собственное тело. Я не уловил всех тонкостей, но они вроде бы умеют сосредоточиться на конкретной части тела или органе, чтобы понять, всё ли с ним в порядке.

За эту мысль цепляется и другая, пришедшая, пока я рассматриваю его руку с тёмным широким синяком от многочисленных оков. Всё-таки, если не считать мою болезную голову, Соби сегодня досталось куда больше, причём в разы — ведь он получал лимитеры вместо меня на протяжении четырёх поединков. Могу только представить, насколько он вымотан и как ему наверняка до сих пор больно — не стоял бы он иначе с таким напряжённым лицом, ощупывая поясницу.

Заметив, что я его разглядываю, Агацума заставляет себя вновь принять обычный невозмутимый вид. Помаячив у стола ещё немного, ложится на плед, вытягивается и кладёт руку за голову. Пару раз моргает, глядя в потолок, и закрывает глаза. Мне не слышно даже, как он дышит. Допив чай, отставляю чашку подальше на пол и сам укладываюсь.

Чем дольше лежу, тем явственнее ощущается уже, к счастью, покидающая меня боль. Дьявольское блаженство. Никогда не думал, что можно испытывать удовольствие от боли — чувствуя, как она отступает, возвращая мне клеточку за клеточкой моего же тела. Когда голова перестаёт болеть зверски и начинает болеть не больше обычного в пасмурную погоду, отмечаю, что спать на полу не слишком мягко. Хоть футон и толстый, гладкость пола остро отдаётся в лопатках и пояснице. Какое-то время я шевелюсь и ёрзаю, стараясь устроиться. Потом поворачиваюсь набок, случайно открываю глаза и вижу, что Соби тоже лежит на боку, спокойно глядя на меня.

Занавесок у него нет — благо окна на запад выходят, — и с каждой минутой в комнате становится всё серее. В ленивом предутреннем свете черты его лица кажутся необычайно мягкими. Брови, вопреки обыкновению, не выглядят прямыми изломанными линиями, скулы не напряжены и губы не слились в единую ровную полоску. Взгляд чуть расфокусирован — наверное, из-за отсутствия очков, но зрачки неподвижно застыли на мне. И ресницы опускаются всё плавнее и медленнее.

За окном принимается чирикать птица, но где-то совсем вдалеке. Появляется методичный шелестящий звук, и я не сразу понимаю, что это всего лишь уборщик взялся за метлу, чтобы очистить дорожки от листьев. Похоже, начинает он с восточной части комплекса, потому что до моих окон обычно добирается, уже когда я просыпаюсь. До наступления полноценного утра ещё далеко. Все, кто участвовал сегодня в тренировке, наверняка уже уснули, а те, кого эта ночь не коснулась, ещё не пробудились. Только мы с Соби зависли между ночью и днём на небольшом пространстве жёсткого пола. Но вскоре усталость одерживает окончательную победу. Соби моргает всё реже, пока его глаза не закрываются совсем. Последнее, что он видит, прежде чем провалиться в сон, — моё лицо. Последнее, что вижу я, — намёк на сонную улыбку на его губах.