Мои дорогие привидения

Взгляд парня упал на ноутбук и метания прекратились. Подсев к столу, он согнулся над клавиатурой и застрочил сходу, не обращая внимания на опечатки и ошибки. Абзац прирастал к абзацу, скоро заполнился лист, за ним второй. Пронзительная история заплутавшего егеря, которого неведомо какая сила закружила и сбила с пути в знакомых, казалось бы, до последней сосенки лесах.

Егерь Фёдор уже несколько дней брёл, не разбирая дороги, напрямки по бурелому – или только грезилось, что напрямки. Проваливался в неизвестной топи, оставив там сапоги. На сбитых и окровавленных ногах ковылял по опушке, с трудом заставляя себя удерживать на плече ружьё, тяжелевшее с каждым шагом. Мерещилась ему далёкая родная заимка, и молодая жена, с тревогой глядящая на опушку. Потом и ружьё осталось, в беспамятстве оброненное где-то, и уже полз егерь, из последних сил хрипя: «Настенька, помоги… Не дойду».

А потом были свет, и знакомый голос, говоривший что-то непонятное, но такое успокаивающее. И потолок родной избы, и измученное бессонными ночами, но бесконечно счастливое лицо жены, склонившейся над своим ненаглядным Фёдором.

Писатель поставил последнюю точку, вскочил, схватил с этажерки яблоко и принялся кусать от него и глотать, почти не жуя. Давясь и брызгая соком, он пытался одновременно перечитывать написанное, словно слова, воплощаясь раз за разом, могли стать сильнее. Федя сбивчиво бормотал про себя мольбы, ни к кому конкретно не обращённые – о том, чтобы у коренных жителей заповедного леса был свой способ сокращать дорогу. Потому что в противном случае, пешком, Настя могла попросту не успеть.

И ещё до того, как с яблочного огрызка исчез последний кусочек, на крыльце затопали быстрые шаги. В избу вбежали Баюн и кикимора. Девушка метнулась к постели, склонилась над русалкой. Кот, тяжело дыша, растёкся на полу чёрной пушистой лужицей. Фёдор увидел, что за ним по цветастым половичкам Наины Киевны протянулись кровавые отпечатки лап. Настя бросилась обратно, на ходу крикнув:

– Федя, чайник поставь!

* * *

Глубоко за полночь вокруг стола сидела притихшая компания. Оксана, дыша теперь ровно и спокойно, спала на кровати Фёдора. Сам он, с синяками под глазами и осунувшимся лицом, бездумно таращился перед собой, машинально вертя на столешнице кружку с травяным отваром. Напротив, жалостливо глядя на парня, сидела Настя. Её кружка, постепенно исходившая парком, тоже оставалась нетронутой.

Рядом с девушкой устроился Баюн. Лапы кота были перебинтованы, и он, разглядывая то одну, то другую, недовольно морщился.

– Что же вы мне не сказали сразу? – севшим от пережитых волнений голосом прохрипел Федя. – Я-то думал – так. Вошли, сделали, вышли…

– Ну и правильно думал, – проворчал Котофей. – По существу. Никто же не заставлял по сотне раз на дню туда-сюда бегать. Меру надо знать.

– А она молчала.

– Ксанка решила, видно, костьми лечь, а парня своего спасти. Ох и дурёха… – последнее кот произнёс без сарказма, с какой-то тепловатой горчинкой. – И ведь легла бы. Молодец ты, вовремя сообразил.

– Вовремя? – Федя хмыкнул и от этого хмыканья зашёлся приглушённым надсадным кашлем. – Если бы вовремя!

– Как ты себя чувствуешь? – дрожащим голосом спросила Настя.

– Себя? – непонимающе посмотрел на неё парень. – Да я-то что, я здоров.

– Угу. Как стадо коров, – вставил Баюн, изучавший повязку на левой передней лапе. – Ты себя в зеркало-то видел, богатырь? На тебя теперь дунуть – и завалишься.

– Ничего, перетерплю, – скривился Фёдор.

– Ну-ну.

– Не вредничай, Котофей Афанасьевич, – попросил писатель. Кот с гримасой отвращения махнул на него лапой:

– Компания дураков. И чего я только с вами связался!

– Потому что ты у нас один умный, – заявил ему Федя. – И как умный мыслящий зверь объясни, если можешь – почему не вышло-то? Ведь всё делали как и в прошлые разы, в точности. Самые разные подходы пробовали – и ничего не помогло. Одну идею Оксана и вовсе забраковала, сказав, что у неё очень нехорошее предчувствие. Вроде как если попробуем, то в итоге погибнет Ольга, а тогда родня с Христофора Михайловича стребует строже любого суда.

– Предчувствиям стоит доверять, – заметил Котофей.

– Ну так почему не вышло?

– Я же говорил, ещё намедни: свобода воли. Сам тот парень, своей волей, сказал или сделал то, что привело к его гибели.

– Нет, – замотал головой Фёдор. – Вот в чём я точно уверен. Мы за сегодня там месяц, наверное, в сумме прожили. Уж я на этого Дмитрия нагляделся с разных сторон. Что-то не так, не совсем правильно, что ли – объяснить не могу. Но ляпнул он у моста в сердцах.

– А что, в сердцах – это не по своей воле?

– Эмоции есть эмоции, – пояснил писатель. – Не оправдание, конечно. Только я так понимаю, что свобода воли подразумевает взвешенный выбор.

– Не обязательно годами над решением раздумывать, – фыркнул кот.

– Ладно, пусть. Не обязательно. Но это должно же быть решение! А не сгоряча – в драку. Нет, Котофей Афанасьевич, не наш случай.

– Тогда остаётся только предположить, что вы не там искали. Настенька, ну можно я их сниму! – взмолился Баюн. – Языком надо, языком!

– И не вздумай. Чешется?

– Мочи нет!

– Значит, компресс работает. До утра будут, потом сменим.

– Мяу!!! – горестно взвыл Котофей. – До утра я с глузду двинусь!

– Переживёшь, – строго отчеканила девушка. – Терпи, не маленький.

Она вдруг потянулась и чмокнула кота в лохматый лоб.

– И спасибо тебе, что домчал, – улыбнулась Настя.

– Всегда пожалуйста, – проворчал тот, но Фёдор заметил мелькнувшее на чёрной морде довольное выражение.

– Котофей Афанасьевич, что значит – не там искали? Поссорились они перед выпускным балом, мы и день ссоры, и день бала вдоль и поперёк прочесали.

– Может, Фёдор Васильевич, ты, наконец, скажешь, что там этот Дмитрий ляпнул? – не выдержал Баюн. – А я уж тогда и буду предположения строить. Ну право слово, что мы тут в салочки играем.

Федя оглянулся через плечо. Потом встал, на цыпочках прошёл в соседнюю комнату. Повозился там, укрывая Оксану одеялом и прислушиваясь к дыханию спящей русалки. Вернулся, притворил за собой дверь и, подсев к столу, прошептал:

– Он её нелюдью назвал.

– Балбес, – ахнула Настя. – Разве так можно?

– Определённо, дуралей, – констатировал кот.

– В сердцах ведь!

– Да всё равно, – Баюн был непреклонен. – Но теперь понятно, что и почему. Она ведь никому не сказала, даже отцу. Вот родня на неё и взъелась – мол, совсем уж девка края попутала, творит, чего вздумается. А она всё-таки по делу.

– Я так и понял, что для коренного жителя это оскорбление…

– Это, Фёдор Алексеевич, не оскорбление. Оно хуже. Это отторжение.

Парень непонимающе заморгал. Котофей вздохнул и пояснил: