Молодость с нами

производством да связь с производством, всякие содружества, работать некогда.

Известие о том, что о нем будут разговаривать на партийном бюро, меньше всего задело самого Павла

Петровича. Ничего иного он от Мелентьева и не ожидал. Он приготовил материалы о том, что сделано в

институте за десять месяцев, о том, какие внесены изменения в тематический план, как план очищался от

устаревших и бесперспективных тем, как он пополнялся темами, волнующими производственников, как

выполнялось правительственное задание, как росли при этом люди, какие произведены повышения в

должностях молодых научных сотрудников, как улучшались бытовые условия работников института, какие

чрезвычайные меры были приняты для того, чтобы в очень короткий срок построить дом.

Материал был веский, обширный, и в назначенный день Павел Петрович совершенно спокойно

отправился на заседание партийного бюро. Его немножко встревожило лишь то, что в кабинете Мелентьева

оказалось очень мало народу, меньше, чем бывает обычно на заседаниях бюро. И еще он заметил, что среди

присутствующих не было почти никого, с кем Павел Петрович работал в непосредственном контакте. Были тут

Самаркина, Харитонов, Мукосеев. Было двое рабочих из мастерских, сидела возле окна бывшая секретарь

директора Лиля Борисовна. Среди членов партбюро Павел Петрович не увидел старика Малютина, не было тут

и бывшего главного инженера Архипова. Павел Петрович спросил у Мелентьева, где же они. Мелентьев

ответил, что их срочно и совершенно неожиданно вызвали в горком составлять какой-то важный документ.

Мелентьев держался отчужденно, сугубо официально, на Павла Петровича не смотрел. “Ладно, ладно, — думал

Павел Петрович, — я тебя сокрушу фактами, итогами работы, результатами”.

Мелентьев открыл заседание и заговорил:

— Товарищи! Сегодня перед нами стоит один из серьезнейших вопросов, какие когда-либо стояли на

партбюро за последние два года. Этот вопрос назрел, созрел и требует, я бы сказал, хирургического

вмешательства. Дело в том, что почти во все вышестоящие партийные инстанции, вплоть до Центрального

Комитета, вот уже несколько месяцев подряд идут письма, сигналы, заявления о неблагополучии в нашем

институте. С такими же сигналами и заявлениями люди идут к секретарю горкома, идут и ко мне в партбюро.

Разные люди — от коммунистов с тридцатилетним стажем, — Мелентьев взглянул на Мукосеева, тот

утвердительно кивнул головой, — и до беспартийных честных ученых с мировыми именами. — Мелентьев

посмотрел куда-то вдаль, за окно. — И вот, — продолжал он, — все сигналы, все заявления свидетельствуют о

том, что рыба, как говорится, гниет с головы. Все дело упирается в товарища Колосова, в директора института,

который не понял специфики научной работы, принялся насаждать тут заводские порядки, превратился в

диктатора, оторвался от партийной организации, как Антей от земли, о чем мы читали в Кратком курсе истории

нашей партии. Он взлетел в облака, и думаю, что ему оттуда придется падать очень больно, перин мы ему

подкладывать не будем. Я лично, товарищи, долго колебался и сомневался: хорошо ли будет, если мы вот так

поговорим о товарище Колосове, не будет ли это воспринято как подрыв авторитета руководства института.

Товарищ Савватеев, секретарь горкома партии, рассеял мои сомнения. Он прямо подсказал: обсуждайте без

всяких скидок, перед лицом партии мы все равны — и директор и директорские шоферы, и нечего нам тут

разводить нравы института благородных девиц.

Мелентьев принялся подробно рассказывать об истории своих взаимоотношений с Павлом Петровичем, о

том, как Павел Петрович с первого же дня не стал считаться с партийным бюро, как барственно-

пренебрежительно отнесся к самому Мелентьеву. “Все это ложь, передергивание, неправда”, — несколько раз

подавал реплики Павел Петрович. Но Мелентьев, ответив: “Вам будет предоставлено слово, товарищ Колосов,

прошу не перебивать”, — продолжал свое. Проговорив больше часу, он действительно предоставил слово Павлу

Петровичу.

Павел Петрович начал обстоятельно рассказывать обо всем, что сделано в институте, он листал свои

материалы и приводил только факты, факты, факты, по его мнению, красноречивые и доказательные. Что же

касается обвинения в отрыве от партийной организации, то об этом он сказал коротко: “Чушь, и больше

ничего”. Он думал, что всех убедил и сейчас люди начнут громить Мелентьева за глупую, тенденциозную, во

многом клеветническую речь.

Но первой выскочила Самаркина и заговорила о том, что директор Колосов издевательски относится к

научным кадрам, особенно к кандидатам наук.

— Есть постановление о предоставлении кандидатам технических наук, — восклицала она, —

должности научного сотрудника с оплатой в тысячу семьсот пятьдесят рублей! А что получается? Я — кандидат

технических наук. Мне нет этой должности, и я не получаю указанной ставки.

“Стружку в цехе не убирают”, — подумал Павел Петрович с усмешкой. Может быть, Самаркина увидела

тень этой усмешки на лице Павла Петровича. Она с еще большей яростью заговорила:

— Ему, видите ли, смешно. А нам нет. Собакина тоже защитила диссертацию. Обещал Колосов ей

полагающуюся должность? Обещал! А сделал что-нибудь? Нет. Он лгал! Его стиль: лгать, лгать, лгать! Получит

кандидат наук соответствующую должность или не получит — Колосову дела нет. Виляет, крутит. То говорит:

дам должность старшего научного сотрудника тому, у кого диплом на руках, а завтра предоставляет ее человеку,

не имеющему диплома на руках, например Стрельцовой. Кто такая была тут Стрельцова?

— Его любовница! — сказал Мукосеев.

— Товарищ Мелентьев! — Павел Петрович встал. — Это что же, опять старые сплетни подымать будете?