Москва, Адонай!

Интересно, что подобное же разделение установилось между самими гостями с той лишь разницей, что оно основывалось на критериях богатства, влияния и опасности. Выскочек, которые тянули на себя одеяло и пытались выдавать себя не за тех, кем являются, охотно учили – залетную птицу с робким кошельком и наглым гонором моментально определяли и с удовольствием прилюдно ставили на место.

Со временем Арина начала даже любить свою работу. Тем более, что в те смены, когда всем официанткам было нужно выходить в зал с обнаженной грудью, Алсу не ставила ее в график – об этом попросила сама Арина. Со своей безопасной позиции «чистой» девушки она наблюдала, с какой энергичностью гости топтали презираемых «подстилок» – тех, кто продался хоть раз, уже никогда не прощали, постоянно напоминая им, что они товар. Таких девушек могли взять с собой в машину на прогулку по ночному городу, как увеселительный багаж, а потом в гараже отдать своим охранникам для временного пользования на каком-нибудь брезенте. Поначалу эта циничность пугала Арину, но потом она признала своеобразную справедливость подобного отношения.

Поскольку проституция в России запрещена, обычно вся лирика переносилась в почасовые номера пристроенной к клубу гостиницы или, если гость желал, он заказывал услугу «увольнение девушки на ночь» и мог везти ее хоть к теще на блины; главным условием было возвращение проститутки «на базу» к шести часам утра, после чего карета превращалась в тыкву, а золушка выкладывала гонорар в кассу. Все извращения заранее согласовывались с девочками, и если клиент проявлял самодеятельность или нарушал соглашение, то его ждали серьезные неприятности от «опекунов» клуба. Заведение брало пятьдесят процентов от собранной бабочками пыльцы, а в конце месяца выдавало выстроившимся в очередь труженицам уполовиненные зарплаты с вычетом штрафов за нетоварный вид и плохие прически.

«Чистые» девушки в кабаре были исключениями, так как в заведении продавались все – у охранников, менеджеров, официантов и даже уборщиц, не говоря уже о стриптизершах была своя цена. Впервые Арина узнала об этом, когда владелец какого-то торгового центра, купивший себе шесть девочек, бросил на танцпол котлету банкнот и потребовал, чтобы все, кто находился в арендованном им зале разделись и приняли участие в его забаве – отказавшихся уволили на следующий день. Бизнесмен организовал всеобщую случку, подводил голых охранников к проституткам, официанткам, менеджерам – его огорчало, что он хоть и может купить всех присутствующих, но не в состоянии использовать такое количество тел. Арине удалось незаметно выйти из VIP зала и избежать участия в оргии. Другой шутник-миллионер как-то купил себе на два часа престарелую уборщицу – бабушку-пенсионерку, отдавшую полвека работе в колбасном цехе, а теперь трудившуюся поломойкой.

Время от времени в клуб заглядывали толстосумы и покупали себе на неделю десять-двенадцать проституток, которых брали с собой на охоту – пока компания мужчин охотилась в лесу, проститутки на загородной вилле играли в домохозяек и весь день готовили еду, а по возвращении охотников устраивался фуршет-бикини. За такой выезд на природу девочки получали по сто тысяч рублей, если не считать разных подарков и множества впечатлений.

Калининой предлагали присоединиться, но та отказывалась со смешанным чувством осмеянной гордости, но когда увидела, что повара на кухне и мойщицы как-то особенно смотрят на нее в то время, как Арина забирает заказы для гостей, в девушке все прояснилось: этот уважительный теплый огонек в глазах простых работяг стал ее святыней.

Проститутки заведения делились на две категории – те, кто любят секс, и те, кто любят деньги. Двадцатилетняя стриптизерша Лиза, по кличке «Зеленка», была главным врагом Арины, с татуировкой дракона на спине, чернявая и смуглая, похожая на задиристую пуму, – относилась к первой категории. Она ушла из дома уже в четырнадцать из-за каких-то подростковых обид на родителей; будучи типичным акселератом, очень рано лишилась девственности, а оставшись на собственном попечении, зарабатывала на дороге, пропуская через себя за бесценок проезжающую по трассе шоферню, пока ее не подобрал один олигарх, пораженный нимфоманским безумием красивого ребенка. Увез Лизу в загородный дом и занялся ее перевоспитанием. Чтобы девочка не сбежала, побрил ее наголо и густо намазал всю голову зеленкой. Никаких грязных намерений у него не было, не касался девочки и пальцем, смотрел на нее почти как на дочь – одел, нанял репетиторов, возил к психологам. Зеленка была совершенно безграмотна и неразвита, а вместе с тем одержима жаждой бесконечного секса, олигарх запирал ее в четырех стенах, наблюдая за буйными истериками, припадками и постоянной мастурбацией. Через два года не просыхавшие прежде родители-алкоголики по неизвестной причине вдруг спохватились и, угрожая судом, добились возвращения дочери в отчий дом. Лиза отрастила волосы и вернулась на панель, только на этот раз предпочитала работать в ресторанах, куда приходила с подругами и ждала, когда их начнут снимать подвыпившие гости.

Другая проститутка, также не переносившая Арину на дух – «Машка-кислотница» с пирсингом в языке и левой ноздре относилась ко второй категории. Она одевалась, как рэпер-пацанка со стильной короткой стрижкой и волосами, крашенными в ослепительно-ядовитую фуксию. Работала она под ЛСД, стабильно закидывая в себя по четвертинке, а то и по половинке бумажной марки, пропитанной раствором. Галлюцинации и плавающие, упругие стены не только не мешали ей работать, но превращали постельную рутину в чувственное сновидение. Кислотница любила кататься по ночной Москве за рулем своего черного гелендвагена и под грохот колонок мотать розовой макушкой в спортивной шапочке – со стороны она походила на плюшевую собачку-присоску, болтающуюся под лобовым стеклом. Другие проститутки не понимали, как Машка может идти к клиентам под ЛСД. В основном они употребляли кокаин или амфетамин, вызывающие чувство бодрости и прогонявшие сонливость, иные предпочитали экстази, дававшее состояние сильнейшей эйфории часа на четыре.

«Марине-пенсионерке» было сорок, предпочитала водку с томатным соком. Еще на волне вдохновленных фильмом Тодоровского интердевочек, прошла закалку 90-х и не стала менять свой стиль, продолжая носить колготки в крупную сетку и кожаные перчатки с обрезанными пальцами – этим, собственно, и брала, давая возможность поностальгировать вчерашним малиновым пиджакам о постсоветской шальной России-бесприданнице. Пенсионерка со стахановской стабильностью, как лошадь извозчика, обслуживала иногда по семь клиентов за ночь, так что в скором времени купила трехкомнатную квартиру, кроссовер и устроила сына в элитную гимназию.

«Даша-стрипка» – жена клубного диджея – одно время просто танцевала, оправдываясь перед мужем тем, что для нее это исключительно творческий, платонический процесс, потом, соблазненная легким и очень прибыльним образом жизни девочек, уволилась, чтобы избавиться от контроля со стороны благоверного, и подалась в гостиницу, буквально перепрыгивая из номера в номер, дабы накопить денег на свою заветную мечту – силиконовую грудь и пластику носа.

Линда-трансвестит: истинная арийка, характер – нордический, выдержанный. С товарищами по работе поддерживала хорошие отношения. Безукоризненно выполняла свой служебный долг. Беспощадна к врагам Рейха. Связей, порочащих ее, не имела… Сделала себе операцию, потому что за время своей гетеросексуальной карьеры решила, наконец, поработать для души. Пичкалась стероидами и все свободное время не вылезала из качалки – походила на бодибилдера-любителя: ее частенько выдергивали для бисексуальных забав.

Голубоглазая милашка Анюта, похожая на добрую Настеньку из советского фильма «Морозко», начинала как актриса. Правда, ее театральный сезон длился только с декабря по январь – Анюту почему-то всегда приглашали лишь на роль снегурочки или новогодней елки. Дальше этих исключительно сезонных амплуа Анюта не продвигалась – театральные подмостки ощерились и не пускали ее глубже. Может быть, именно поэтому в дальнейшем Анюта так ненавидела Новый Год. Вне своего полуторамесячного театрального сезона она подрабатывала няней, официанткой или хостес. И все бы ничего (полтора месяца репетиций и актерских блистаний раз в году вполне бы могли удовлетворить Анюту), но с 2014-ого на 2015-ый год елочка, то есть Анечка сильно пристрастилась к кокаину, а там и к герычу-горынычу – этот сезон стал последним в ее и без того немногословной карьере: во время спектакля у слишком разогнавшейся елочки случился передозняк, она затряслась как при эпилепсии, а затем облевала желчной пеной, перемешанной с кровью, перепуганных до усрачки детей – после всего этого театральная карьера как-то сама собой сошла на нет. Анюту откачали, она прошла курс реабилитации, чуть оклемалась и подалась сначала в массажистки мужского салона, а затем и в стриптиз…

Интерлюдия

Под ногами коричневая керамическая плитка – неизменная, извечная плитка Всея Руси – равносторонние работяжки-квадратики, многое повидавшие своей безмолвной невзрачностью и многое испытавшие на своей шершавой дерюге: такие кладут в душевых кабинах казарм, на казенные кухни столовок, в колбасных цехах, складах, тюрьмах, моргах, крематориях, психиатрических лечебницах, на артиллерийских заводах, в необъятных помещениях гидроэлектростанций, на скотобойнях, такую плитку клали в расстрельных комнатах НКВД – подвалах и полуподвалах, кирпичных застенках – в советских детских садиках, рюмочных и родильных домах, в отхожих местах всех ЗАГСов, министерств, штабов, судов, космодромов, отделений угрозыска, научно-исследовательских институтов, школ и адвокатских контор. Универсальная и незаменимая, несокрушимая плитка архи-практичного цвета (что-то среднее между охрой и хаки) – цвета закопченных работой и подневольностью трудовых российских лиц, людской пропотелой кожи, обильной русской земли деревенских погостов и пашен.

Опрятные рабочие в перчатках и чистеньких робах перекладывают на тележки и подъемники огромные пачки особой бумаги. Идет приемка ценного груза с Петербургской и Краснокамской печатных фабрик Госзнака – в столицу пришли огромные железные контейнеры, набитые увесистыми стопками листов-заготовок для купюр: банкнотная бумага с ворсинками и с покрытием химического реактива, который обнаруживается только специальными детекторами и ультрафиолетом. Листы с водяными знаками, полимерными вставками с зашитыми внутрь ступенчатыми волокнами – чередуются участками красного и синего цвета. Бумага уже нарезана на большие прямоугольники. На каждом листе – 28 купюр, напечатанных на сплошном полотне. Их получает просторный цех офсетной печати, затем белоснежные листы банкнотной бумаги аккуратно отправляют в огромную машину, больше похожую на доменную печь или шкаф для экзекуций – там каждый лист проходит между валами-цилиндрами, которые одновременно с двух сторон наносят на бумагу офсетные рисунки, после чего заготовки для купюр отлеживаются несколько дней и подсыхают, чтобы краска закрепилась.