Мученик

Едва таран полностью открыли, крупный мужчина в ярко сияющих доспехах взял герцогское знамя и поехал вперёд. Когда рыцарь остановил коня перед передней шеренгой, армия хором приветственно закричала. Он поднял руку, взглянул на их ряды, и они погрузились в выжидательное молчание. Он не произносил речей, не увещевал и не ободрял, а только трижды вскинул знамя вверх, и войско с каждым взмахом выкрикивало в унисон:

– За свободу! За веру! За Алундию!

Штурм начался сразу же, как только Оберхарт Колсар, герцог Алундии, опустил знамя и развернул коня в сторону замка. Забрало его шлема было поднято, но я не мог различить черт его лица из-за расстояния, и к тому же отвлекала армия, готовившаяся к битве. У меня осталось впечатление о бородатом мужчине с суровым лицом, который, не мигая, вызывающе смотрел на башню, где стояла Помазанная Леди. Он оставался на месте, его армия струилась вокруг него, подняв лестницы над головами, а голоса повторяли всё тот же резкий крик:

– За свободу! За веру! За Алундию!

– Миледи, – проговорил я, повернувшись к Эвадине, и увидел, что её лицо застыло раздражающе спокойной маской, лишённой какого-либо интереса. Я стиснул зубы, чтобы не вылетело неблагоразумное ругательство, и заставил себя вежливо, хоть и кратко, попросить: – Будете так любезны, дайте, наконец, разрешение зажечь маяк.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Одно из самых необычных наблюдений человека, имеющего богатый военный опыт, заключается в том, что, столкнувшись с неизбежностью собственной смерти, люди зачастую говорят самые приземлённые вещи.

– Ох, дерьмище, – такие слова слетели с губ присягнувшего, стоявшего на лестнице, прямо перед тем, как мой меч опустился и разрубил его череп. Никаких последних презрительных заявлений. Ни выкриков имени возлюбленной, ни мольбы Серафилям принять его душу. Слова, которые этот несчастный пронесёт через Божественные Порталы в Вечное Царство сводились к «Ох, дерьмище». Выражение его лица прямо перед тем, как вонзился меч, тоже не отличалось глубиной: брови чуть приподнялись, и губы чуть скривились. Лицо человека, который потерял небольшую ставку, а не всё своё будущее. Но он потерял всё, и моя рука не дрогнула, нанося удар. Битва – это упражнение на выживание, а не на достижение славы, и желание цепляться за жизнь вычищает любые колебания перед смертельным ударом.

Моя немногословная жертва соскользнула с лестницы, словно кулёк с тряпьём, свалив двоих, карабкавшихся следом. Все трое приземлились в ров. Один из упавших быстро выбрался и побежал в укрытие из деревянных панелей, которые алундийцы выставили для защиты от наших арбалетов. Второму не так повезло – получив арбалетный болт в спину, он соскользнул обратно к человеку с раскроенным черепом, в растущий ковёр тел, устилающий дно рва.

– Поберегись, Писарь, – предупредил Суэйн, схватив меня за наплечник, и оттащил обратно за зубец стены, а в воздухе у моей головы просвистела вергундийская стрела.

Я благодарно кивнул и прислонился спиной к стене, чувствуя боль напряжённых мышц и тяжесть доспехов. Оказалось, что осадные сражения больше похожи на рутинный труд, чем на краткое, но ужасное исступление открытой битвы. Схватки повторялись вспышками всякий раз, как алундийскому контингенту удавалось поставить четыре-пять лестниц под углом, который перекрывал ров и позволял пройти на стены. Тогда вергундийские лучники и алундийские арбалетчики вскакивали из-за укрытий передвижных деревянных стенок и атаковали защитников, а их товарищи, пока в основном из присягнувших, взбирались по лестницам.

Каждая атака длилась час или больше, алундийцы одновременно атаковали две далёкие друг от друга секции стен. Несмотря на целый день сражения, ни одному алундийцу не удалось сделать больше пары шагов по стене, не пав жертвой смертоносной тактики Суэйна. Их лестницы неизбежно сбрасывали вниз или поджигали до окончания атаки, и выжившие присягнувшие возвращались на свои позиции по-разному выражая панику или пренебрежение. Мне это казалось кровавым и бессмысленным упражнением, особенно потому, что их командир не пускал в ход очень большой таран, стоявший без дела на равнине. Впрочем, более опытный глаз Суэйна видел мудрость в кажущейся глупости герцога.

– Он истощает нас, и к тому же распаляет своих людей, – фыркнул он во время затишья, когда стоял уже поздний час. Потом вытер со лба грязь и пот и рискнул выглянуть за край зубца стены. – И у него есть на это численное преимущество. Мы сегодня потеряли двадцать солдат, и ещё полдюжины ранено. А он потерял в общей сложности не меньше сотни. Но он может себе позволить такие потери. Мы – нет. Чем больше он нас ослабляет, тем хуже мы сможем оборонять бреши, когда он приведёт свою чудовищную новинку пробивать наши стены. Это если предположить, что он придумал, как переходить наш ров – а я не сомневаюсь, что придумал.

– Безжалостный и умный, – отметил я, хорошенько отхлебнув воды из бурдюка. – Плохое сочетание.

Мой взгляд сместился на вершину башни, где в темнеющее небо поднимался высокий столп дыма. Эйн поручили следить за маяком, поддерживая пламя дровами из поленницы. Когда она закончится, маяк погаснет, и нам останется лишь надеяться, что группа на другом берегу реки увидела наш сигнал. Я пытался противиться соблазну мрачной арифметики, но расчёты всегда привлекали мой разум. Сравнив число дней, которое мы могли выдержать в этом замке, со временем, необходимым нашим гонцам для завершения задачи, я пришёл к печально неизбежному заключению.

– Ох, – вздохнул я, увидев мудрость в приземлённых словах мертвеца, когда с западной стены донеслись звуки суматохи, бой барабанов и крики, – дерьмище.

Той ночью герцог Оберхарт не дал нам передышки, начав ещё три атаки, а его лучники сполна воспользовались преимуществом близости к замку и рьяно продолжили нас преследовать. Опасно стало демонстрировать врагу даже частичку себя, хотя некоторые солдаты развлекались, поднимая шлемы, чтобы вергундийцы впустую тратили стрелы. Те по большей части с радостью подыгрывали, выкрикивая потоки оскорблений на своём странном, утробном языке, по всей видимости не заботясь о потраченных стрелах. Те дюжины стрел, что мы собрали, мало меня утешали. Хотя Флетчман или другие наши немногочисленные лучники и могли пустить их обратно, или укоротить и использовать в качестве арбалетных болтов, но если уж наши враги с такой готовностью тратили впустую стрелы, то наверняка они у них имелись в избытке.

Утро принесло к нашим воротам очередной отряд под вымпелом переговоров, что, как я начал понимать, являлось одной из ритуальных особенностей осадного военного искусства. Однако на этот раз просить разрешения собрать мертвецов явился не юный придворный аристократ, а пеший отряд Присягнувших.

– Обычай требует, чтобы переговоры велись между равными аристократами или же близкими по рангу, – крикнул Уилхем пятерым мужчинам, стоявшим под стеной надвратной башни. – Договариваться с вами ниже достоинства Леди. Ступайте к своим и приведите благородного.

Мужики тревожно переминались с ноги на ногу, но, к их чести, не убежали.

– Наши благородные не придут, – крикнул в ответ коренастый человек, державший вымпел переговоров. – Говорят, разговор с вашей Леди марает их честь или что-то вроде того. Пришлось умолять герцога разрешить нам самим пойти.

– Тогда вините его, когда придётся драться посреди вони от ваших гниющих товарищей. – Уилхем махнул им рукой, чтобы расходились. – А теперь ступайте, или оставайтесь, и тогда вас утыкают стрелами.