Мученик

Крепкий мужик не сдвинулся с места, хотя его спутники, встревожившись, отступили на несколько шагов назад.

– Сволочь, мой брат лежит в этом рву! – крикнул он, указывая пальцем на основание стены. – Неужели вы откажете человеку пристойно похоронить своего родственника? Ваша языческая сука настолько жестокая?

От этих скверно выбранных слов все арбалетчики на башне неизбежно подняли оружие. Смерть решительного парня наверняка бы воспоследовала, если бы Эвадина не выкрикнула приказ остановиться.

– Что тут? – спросила она, поднимаясь по ступенькам на стену. Она сражалась весь прошлый день и всю прошлую ночь, и только после моих настойчивых приставаний нехотя согласилась пойти в башню отдохнуть. Этим утром она встревоженно морщила лоб и, судя по впалым глазам, вряд ли вообще спала. «Или», добавил я про себе, чувствуя приступ нервного подозрения, «на неё сошло очередное видение».

– Невоспитанные простолюдины пришли просить за своих мёртвых родственников, – сказал ей Уилхем. – Среди них нет ни одного благородного.

Эвадина тускло глянула на него, поднялась на стену и посмотрела на группу переговорщиков. При виде неё они напряглись – некоторые явно видели, как она сражалась днём ранее. Эвадина в битве всегда представляла собой тревожное, хоть и захватывающее зрелище, а их атаки она отражала особенно энергично, бегая от одной осаждаемой части стены к другой. Часто одно её присутствие подстёгивало защитников стараться сильнее, они оживлялись и отбрасывали нападающих ещё прежде, чем ей приходилось взмахнуть мечом.

Алундийцы уставились на неё, а она выжидающе смотрела на них, не говоря ни слова, пока крепкий мужик не закашлялся и не крикнул снова:

– Мы просим только соблюдения простой порядочности по отношению к павшим. Как гласит обычай на войне.

– Порядочности? – спросила Эвадина. – Какую порядочность вы проявили по отношению к невинным паломникам, которых травили в этом герцогстве?

Коренастый мужик осторожно переглянулся с товарищами, и его тяжёлое лицо неохотно напряглось, когда он крикнул в ответ:

– Мы тут ни при чём. Мы простые солдаты, призванные на службу, согласно добровольно принесённым клятвам.

– Клятвы, принесённые безбожным лжецам, недостойным своих титулов, ничего не значат! – голос Эвадины звучал остро, словно клинок, гнев ясно читался в суровой линии рта и чуть порозовевшей кожи. Я видел, как дёрнулись её губы, когда с них едва не слетели и новые слова, которые ей удалось удержать за стиснутыми зубами. Я не знал, какой ещё приказ слетит с этих губ, но не удивился бы, если бы она скомандовала вылить масло на трупы алундийцев и поджечь.

– Я пришла на эту землю не ради войны, но ради правосудия, – сказала она присягнувшим, когда, судя по выражению лица, её гнев немного поутих. – Знайте же, что ваши жизни столь же драгоценны для меня и Серафилей, как и любые другие. Меня печалит, что вы тратите их понапрасну на службе тем, кто того не достоин. Даю вам два часа на то, чтобы забрать мёртвых. Когда будете их хоронить, прошу, подумайте о моих словах и спросите себя, достоин ли вашей жертвы герцог, который не смеет встретиться со мной ни в битве, ни на переговорах. Если будете говорить с ним, скажите, что я желаю покончить с этим в поединке один на один, поскольку с радостью отдам свою жизнь, чтобы спасти многих. Поступит ли ваш герцог так же?

Ответ герцога Оберхарта не замедлил себя ждать, как утащили только последний алундийский труп, и ответом стал вовсе не эмиссар, принимающий её вызов. Вместо рассеянных атак, как днём ранее, он отправил три полные роты Присягнувших на южный фланг замка. Место он выбрал правильно, поскольку это был самый короткий участок стены, а значит мы могли собрать там лишь ограниченное число солдат на защиту против по меньшей мере полутора сотен человек. На стены подняли дюжину лестниц, а лучники и арбалетчики пускали поистине бурю стрел и болтов, прикрывая взбирающихся.

Поначалу стандартная подготовка Суэйна работала не хуже прежнего. Ведущих алундийцев пропускали, чтобы быстро убить и сбросить со стены, пока их товарищи ждали своей очереди получить град камней или поток горящего масла. Однако остроглазые вергундийцы впечатляющим образом использовали свои луки из рогов, собирая обильную жатву среди защитников, которым в пылу сражения приходилось показываться между зубцами. И мало кто из алундийцев, добравшихся до стен, умирал легко. Их явно выбирали за размеры и свирепость, а некоторые, видимо, поддерживали себя обильной выпивкой или какими-то наркотиками.

– Ортодоксальная грязь! – закричал громила с дикими глазами, забравшийся на стену. Он словно не замечал арбалетных болтов, торчавших из плеча и ноги, размахивая боевым молотом с короткой рукоятью и непрерывно выкрикивая что-то несвязное, но явно кровожадное. Я видел, как он сокрушил шлем алебардщика и пробил ногу кинжальщика, прежде чем Суэйн взмахнул булавой и выбил на камни мозги невменяемого громилы. К несчастью, исступление алундийца позволило его товарищам подняться на стену целыми и невредимыми. Суэйн первым встретил их, его булава поднималась и опускалась, оставляя за собой следы крови и костей. И тем не менее это напоминало попытку удержать угрей в пробитом бочонке – всё больше и больше алундийцев вынуждали его и других солдат Ковенанта отступить назад на несколько шагов.

Если бы я помог Суэйну своим мечом, то это наверняка улучшило бы моё положение, но я знал, что эти усилия будут потрачены понапрасну. Отчаянно оглянувшись, я заметил бочку с ламповым маслом.

– Помогите мне, – крикнул я двум арбалетчикам, наклоняясь, чтобы поднять бочку и оттащить в сторону нарастающей схватки. Пока мы её тащили, я увидел, как Суэйна одолели числом, и хотя он по-прежнему размахивал булавой, толпа алундийцев свалила его на спину.

При виде налетевших на него атакующих, меня охватила нерешительность. Броситься ему на помощь означало оставить мой план, а продолжать его означало для Суэйна верную смерть. К счастью, мои колебания оказались чисто академическими, когда мимо меня пробежала фигура в лёгких доспехах и бросилась на Присягнувших – замелькал топорик, отрубая пальцы и разрубая лица. Толкучка вокруг поваленного Суэйна поредела, алундийцы отступили на шаг, и тут один схватил фигуру за запястье, остановив топорик в дюйме от своего лица. Когда он поднял кинжал к шее нападавшей, фигура стала яростно извиваться, голова отклонилась назад, и я увидел рычащее лицо Вдовы с раскрытым ртом и оскаленными зубами. Бросившись вперёд, она куснула противника в щёку, тряся головой, словно терьер. Мужик заорал и пал под яростью атаки, несколько раз ударив кинжалом, который не смог пробить кольчугу Вдовы.

– Бросайте, как только я их вытащу, – сказал я арбалетчикам, ставя бочонок, и вытащил меч. – И держите факел наготове.

Вдова по-прежнему впивалась в алундийца, а его товарищ бросился на неё, подняв меч, чтобы рубануть её по голове. Прежде, чем он смог нанести удар, я ткнул ему в лицо своим клинком, и он повалился в толкучку Присягнувших. Схватив меч обеими руками, я махал им из стороны в сторону и отогнал врагов на пару ярдов, которых мне хватило, чтобы нагнуться и стащить Вдову с её жертвы. Она не разжимала зубов, пока я её оттаскивал, из-за них торчал хрящ, который она вырвала у мужика из лица. Я повернулся, толкнув её за себя, потом схватил Суэйна за сапог. Капитан лежал без чувств, из носа текла кровь, а глаза были полузакрыты. Его голова тряслась по каменным плитам, пока я выволакивал его из схватки, крича: