Мученик
Шрифт:
– И я рада, что вы мирно и уезжаете. – Эвадина отвесила неглубокий поклон, а потом повернулась к солдатам, охранявшим оставшихся пленников. – Поднимите их и займёмся нашим делом.
– Эта женщина безумна! – взорвался яростными криками Рулгарт, осматривая стены и солдат, которые строго глядели на него. – Неужели вы не видите? Она вас всех приведёт к погибели!
Если бы он обращался к наёмникам или подневольным керлам, то его слова могли бы найти отклик в перепуганных душах вдали от их дома на войне, до которой им нет никакого дела. Но здесь стояла рота Ковенанта, и они подчинялись только одному голосу. По стенам пронёсся сердитый ропот, быстро переросший в вызывающие крики, пока Эвадина не рявкнула приказ замолчать.
– Вскоре, милорд, я поеду в Хайсал, – проинформировала Рулгарта Эвадина, подходя ко второму пленнику, погладила
Лорд Рулгарт в тот день больше ничего не сказал, хотя есть много отчётов, которые вкладывают ему в уста огромное количество слов. Учёные, сочувствующие алундийцам, льстят ему длинной речью, смешивая героику с красноречием ради приятного драматического эффекта. Приверженцы других лагерей рисуют его ярящимся хвастуном, который больше часа скакал перед воротами замка, выкрикивая всевозможные угрозы и ругательства. Но правда в том, что лорд-констебль Алундии бросил ещё один взгляд на Эвадину, а потом посмотрел на меня. Перед тем, как он отвернулся и уехал прочь, не соизволив посмотреть на казнь очередного земляка, я увидел улыбку на его губах. Я-то ожидал вызова в той улыбке, какого-то мрачного удовлетворения от моей неизбежной кончины, но увидел кое-что похуже: жалость. Лорд Рулгарт всецело ожидал, что заберёт мою жизнь в самом ближайшем будущем, и явно не радовался этому.
Развернув боевого коня, он ударил его шпорами и галопом умчался прочь. К вечеру, спустя много времени после того, как Вдова столкнула последнего пленника со стены, на окружающих холмах замерцала длинная линия костров. Они образовали сверкающий полумесяц, раскинувшийся вокруг замка от одного участка реки до другого в полумиле к югу. И так началась осада замка Уолверн.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В жизни под осадой есть любопытный аспект: по большей части в это время ничего особенно интересного не происходит. Следующие четыре дня алундийцы разбивали лагеря на холмах, которые было хорошо видно при восходящем и заходящем солнце. Несколько верховых воинов галопом проезжали по равнине в районе полудня, никогда не приближаясь на расстояние выстрела из наших арбалетов. Лорд Рулгарт не соизволил снова появиться и не посылал никаких эмиссаров требовать нашей капитуляции – Суэйн посчитал это и обнадёживающим и зловещим, когда мы собрались на совет на вершине башни утром пятого дня.
– У него был выбор между быстрой атакой в первую ночь и долгой осадой замка, – сказал капитан. – Он выбрал второе, хотя я бы поставил на первое. Всегда лучше всего разбить врага в крепости как можно скорее, особенно если ожидаешь неприятностей откуда-то ещё.
– То есть Рулгарт может не спешить, потому что границам Алундии по-прежнему ничто не угрожает, – сказал я, обращаясь к Суэйну, но не сводя глаз с Эвадины.
– Возможно, – признал Суэйн. – Или, хорошенько взглянув на замок и на наши восстановительные работы, решил, что шансы на быструю победу малы. По крайней мере он понял, что штурм этих стен обойдётся очень дорого.
– Итак, он либо попытается выморить нас голодом, либо… – я замолчал, многозначительно посмотрев на ближайший холм. Пока алундийцы ограничились лишь тем, что поставили туда роту пехоты, но на вершине ещё не было поднимаемых шестов и шкивов, говоривших бы о сооружаемых машинах.
– Постройка машины требует времени, хорошей древесины и опытных рук, – сказал Уилхем. – Быть может, в настоящий момент лорду их недостаёт.
– Надо исходить из того, что недоставать их ему будет недолго, – сказал я, разглядывая лицо Эвадины в поисках намёков на то, о чём она думает, но увидел лишь задумчивую печаль, которая окрашивала её настроение с самого повешенья. – Надо зажечь маяк, миледи, – предложил я, отчего она шутливо нахмурилась.
– И зачем же, мастер Писарь?
– Мы в осаде. – Я постарался говорить спокойно. Наше взаимопонимание и впрямь выросло после её излечения, но это не означало, что она утратила раздражающую способность загадочно отвечать на разумные предложения. – Наш противник пока бездействует, но это уж точно не будет продолжаться долго. Нет ничего постыдного в том, чтобы призвать на помощь, когда это необходимо.
– Совершенно верно. – Эвадина одобрительно склонила голову. – И я не вижу ничего постыдного в том, чтобы звать на помощь, когда придёт пора. А сейчас, господа, – она одарила
всех нас улыбкой и направилась к лестнице, – продолжайте исполнять свои обязанности и обеспечьте должный уровень бдительности.***
Неделя бездействия превратилась в две, потом в три. Дни проходили в рутине муштры, еды и дозоров. Напряжённое поначалу настроение вскоре сменилось утомительной суетой. Я оттачивал навыки владения мечом и кинжалом Верховой Роты, продолжал обучать Эйн и завершал чтение «Путешествий» Улфина. Ясно было, что давно умерший писарь обладал ярким воображением, похвальной честностью и временами раздражающим многословием. Примерно лишь треть рассказа на самом деле касалась его путешествий по Каэритским Пустошам – первые две трети повествовали о многочисленных злоключениях, как денежного, так и романтического характера, которые привели его на эту отчаянную дорожку.
«И вот», читал я, «из-за предательства этой блудницы я оказался в самом бедственном положении. О, милая Эффия, столь прекрасная лицом и телом, скрывавших уродливую жадность сердца. Не оставила бедному писарю, от которого она видела только доброту, ничего, помимо холодного очага и пустого кошелька. На последние шеки я хотел залить свои печали добрым крепким элем, и в пивнушке встретил чуткого человека с рассказом о богатствах, которые можно отыскать в Пустошах».
Далее Улфин описывал, как этот чуткий парень привлёк его в банду таких же обедневших душ, намеревавшихся пересечь горы и отправиться в Пустоши в поисках сокровищ. О конкретной природе этих сокровищ Улфин говорил расплывчато, что я приписал либо неловкости, обусловленной их несуществованием, либо желанием помешать другим их отыскать. Настоящие они были или нет, но его повествование ярко описывает полный провал этой экспедиции. Предприимчивый главарь банды умер от холода на горе меньше месяца спустя после начала путешествия. Прочие дезертировали вскоре после этого, и только Улфин с двумя спутниками продолжили поиски. Улфин приводит досадно мало объяснений о судьбе этих спутников, ограничившись «ужасными действиями, на которые людей толкает голод». Ясно только что он вышел из гор в Каэритские Пустоши один и едва живой от голода.
«Итак, я ожидал, что непременно упаду, когда мои ноги окончательно меня подведут, и вот тут-то мне и настанет конец. Я нашёл сугроб, в который плюхнулся, как в бесконечно радушное одеяло, дарующее сон, крепче когда-либо изведанного мной. Но, благодаря провидению и замечательным инстинктам юности, этот сон оказался милосердно кратким. Моё пробуждение оказалось суровым, полным криков и пощёчин от ребёнка».
Оказалось, Улфина вытащил из сугроба каэритский мальчик лет десяти от роду и дотащил странного полумёртвого чужака в ближайшее поселение. И здесь рассказ Улфина становится особенно путаным, в основном потому что он, видимо, провёл значительное время в бредовом состоянии. Когда он полностью вернулся в чувство, оказалось, что он находится среди людей, говоривших на языке, которого он не понимает, и большинство из них смотрят на него с безразличием, презрением или же открытой враждебностью.
«Несколько раз их массивный вождь хотел пробить мне череп своим топором странной формы, и каждый раз его отговаривал от убийства спасший меня из сугроба мальчик. «Эспета!», кричал мальчик, вставая между жертвой и злодеем. «Эспета!» Благословенное слово, обозначающее благословенное понятие, которое несомненно спасло мне жизнь».
Согласно Улфину, «Эспета» относится к каэритскому обычаю касательно обращения с чужаками. Познания их языка оставались у писаря ограниченными, несмотря на долгие месяцы, что он провёл в их компании, но в конце концов он набрался достаточного понимания, чтобы предпринять попытку перевода. У слова нет прямого эквивалента в альбермайнском, но Улфин переводит его как «с открытой рукой». По всей видимости, по давнему обычаю, человеку, который входит «с открытой рукой» в Каэритские земли – то есть без оружия и без желания причинить вред, – тому тоже нельзя причинять вред.