Мученик

Моя дальнейшая скачка вокруг замка по большей части обошлась без происшествий. Вергундийцы мудро отступили за пределы полёта стрел с наших стен. Я насчитал дюжину тел, лежавших в островках света от горящих охапок, а в тенях несомненно покоились и другие. Пока не было ясно, хватит ли этого, чтобы отбить у них охоту к ночным визитам, но мне казалось, это достойная награда за работу, длившуюся несколько мгновений. Впрочем, на войне обычно глупо надеяться на иллюзию успеха, особенно до того, как задача полностью завершена, и здесь так и оказалось, когда я снова направил Ярика вокруг южной стороны замка.

До подъёмного моста оставалось меньше сотни шагов, и, казалось, кордон отрядов Ковенанта никто не потревожил. Я как раз выдыхал от облегчения, когда услышал сзади глухой удар и грохот упавшей на полном скаку лошади. Повернувшись в седле я увидел гвардейца, который старался высвободиться от бьющейся лошади. Животное пронзительно визжало, пуская пену из пасти, а из дёргавшейся шеи торчали две стрелы. Всаднику надо было бежать к подъёмному мосту, а он остановился поднять упавший меч. От горевшей охапки до него было довольно близко, и я различил лицо Эймонда. Я видел, как он пригнулся – стрела просвистела над его головой – а потом поднял меч перед парой вергундийцев, которые набросились на него из темноты с фальшионами в руках и с лицами, перекошенными от голодных ухмылок, характерных для людей, настроенных на возмездие.

Я ещё раньше, на горе себе, выяснил, что в пылу битвы врождённый инстинкт помощи товарищу часто пересиливает разумные порывы к самосохранению. И всё же высказал немало отборных ругательств, разворачиваясь и бросаясь к месту действия. Эймонд продемонстрировал плоды многочисленных уроков, отбив первую атаку вергундийцев: пригнулся под одним фальшионом и парировал второй. Однако его ответный удар вышел неловким – он широко замахнулся, держа меч двумя руками, и клинок встретил лишь воздух. К счастью, это всё же отвлекло мстительных жителей равнин, и мне хватило времени, чтобы сократить дистанцию и ударом меча проткнуть спину самого высокого из двоих. Видимо, эти лучники предпочитали стёганые куртки, а не доспехи, и клинок легко прошёл через тело.

Его товарищ потрясённо отпрянул, увидев, как земляк упал на колени и, булькая, рухнул кучей, как только я выдернул клинок. Чистый, кричащий ужас на юном лице выжившего вергундийца навёл меня на мысль, что он только что видел смерть родственника. Может, брата? Или даже отца? Этого мне никогда не узнать, поскольку Эймонд зарубил изумлённого парня серией ударов, что, как я позже понял, было его обычным способом сражаться: яростный, но неопытный.

– Оставь! – рявкнул я, а он всё рубил и рубил труп вергундийца. Эймонд выпрямился, тяжело выпуская пар, охваченный усталостью, которая часто опускается после ярости битвы. Я убрал меч в ножны, подвёл Ярика ближе, протянул руку и дёрнул головой в сторону крупа своего коня:

– Залезай!

Как раз когда Эймонд бросился схватить мою протянутую руку, из темноты напал алундийский рыцарь на боевом коне с копьём, направленным мне в грудь. Если бы не гаснущий огонь ближайшей охапки, я не заметил бы его, пока копьё не проткнуло бы мой нагрудник. К счастью, мне как раз хватило времени, чтобы натянуть поводья Ярика – мой конь нетвёрдо шагнул в сторону, наконечник копья скользнул по наплечнику, и два коня с ужасной силой столкнулись. Эймонд завопил, отлетев от удара дёрнувшегося крупа Ярика. Я же в ответ инстинктивно разъярился. От ушиба Ярик в тревоге встал на дыбы, а я вытащил меч из ножен, и, когда конь опустился, все свои силы вложил в удар сверху вниз. Целился в шлем с забралом атакующего рыцаря, но он оказался шустрым малым и отклонился в седле, так что меч попал не по нему, а по шее его коня. Клинок вонзился глубоко, жаркая кровь брызнула мне в лицо, алундийский конь закричал и отшатнулся. Рыцарь же разумно соскользнул с седла, прежде чем его животное рухнуло. И всё же он был ещё довольно близко ко мне, и я мог бы рубануть по нему, если бы Ярик, встревоженный до умопомрачения запахом конской крови и потрясением от недавнего столкновения, не решил снова подняться на дыбы. Движение оказалось таким неожиданным и яростным, что я не смог удержаться на его спине. Вывалившись, я больно приземлился на непокорную, замёрзшую землю, и меня тащило ещё несколько ярдов, со скрежетом и лязгом доспехов, пока я не очухался немного и не догадался отпустить поводья.

– Сволочь, – простонал я, мельком заметив копыта Ярика, исчезающие в темноте. Моё внимание тут же привлёк металлический хруст и звон – алундийский рыцарь пытался подняться на ноги в дюжине шагов от меня.

С трудом вдохнув воздух в отбитые лёгкие, я воткнул кончик клинка в жёсткую землю и, опираясь на меч, стал подниматься. Мне удалось встать на одно колено, прежде чем рыцарь бросился на меня, двигаясь с завидной скоростью и высоко подняв обеими руками шипастую булаву. Это был импульсивный порыв, порождённый юностью, а не опытом, поскольку противостоять ему оказалось несложно. Я в последний миг уклонился от опускавшейся булавы и, взяв меч, как палицу – одной рукой за клинок, другой за рукоять, – ударил навершием в забрало алундийцу. Во время поединка с сэром Алтусом я удачно нанёс такой удар, но здесь не попал. Рыцарь дёрнул головой назад, и навершие попало в петлю, хотя удар ошеломил его на тот миг, которого мне хватило, чтобы приблизиться и сбить его с ног.

Парень попался решительный и продолжал нападать на меня с земли, размахивая булавой в сторону моей головы без шлема с тревожной скоростью, хоть и не особо точно. Я покончил с его сопротивлением, уклонившись от удара и захватив его руку своей, а потом поставил ногу ему на кирасу и стал сильно тянуть, пока не услышал приглушённый хруст руки, вывернутой из сустава. После этого хватило крепкого удара меча по шлему алундийца, чтобы тот ошеломлённо осел на землю.

Несколько вздохов я стоял над ним, тяжело дыша и осматривая окрестности. На глаза мне врагов больше не попалось, но уши рассказывали другое, определив равномерный хруст множества обутых ног на марше, а ещё крики капитанов и сержантов, готовивших войска к битве. Настало время бежать, и я бы так и поступил, если бы взгляд не задержался на прекрасной золотой филиграни алундийского шлема. Помимо приятной эстетики, он ещё был весьма хорошо сделан, и, несмотря на все полученные удары, на нём осталось мало вмятин. Короче говоря, этот шлем был намного красивее и лучше моего. И пускай я уже не занимался воровством, некоторые привычки навеки заманивают наши души в ловушку, поэтому со всей неизбежностью я принялся тратить драгоценные секунды, снимая шлем с головы его владельца.

– Злодей, – выдохнул окровавленными губами юный рыцарь, когда шлем наконец слез. Он посмотрел на меня взором, который в равной мере был мутным и яростным, и его голос вызвал узнавание в большей степени, чем его перепачканное лицо. – Мародёр! У тебя нет чести, Писарь.

– Это война, милорд барон, – сказал я ему. – А не турнир. И вы должны мне лошадь. – Я встал, поднимая шлем. – Это сойдёт за компенсацию.

Лорд Мерик Альбрисенд, барон Люменстора, уставился на меня с видом человека, который ожидает смерти, но упрямо не желает умолять о пощаде. Я решил, что это вызывает зависти не меньше, чем восхищения. В его возрасте я бы уже умолял, катался по земле и сцеплял бы руки в отчаянных просьбах, выпаливая всевозможные обещания. А ещё, получив просимое, я бы скорее всего потянулся к кинжалу сразу же, как только мой недальновидно милосердный нападавший повернулся бы ко мне спиной – но всё равно, я бы умолял.

– Еретик! – Эймонд выбежал из темноты с высоко поднятым мечом, повернув клинок так, чтобы ударить в открытое лицо юного лорда. Я отбил в сторону опускающийся меч своим и повелительно уставился в его оскорблённые и разъярённые глаза.

– Хватит на сегодня, – сказал я, дёрнув головой в сторону замка.

– Леди сказала, не жалеть, – проскрежетал Эймонд, и в его сердитом взгляде мелькало редкое для него вызывающее выражение.

– И я доложу ей о своих действиях, а вот ты подотчётен мне. – Я так и смотрел ему в глаза, и наконец он скривился от досады, отвернулся и зашагал в сторону подъёмного моста. Я задержался, чтобы взглянуть на лорда Мерика, на лице которого до сих пор застыла гримаса осуждения без каких-либо следов признательности. Вздохнув, я швырнул ему обратно прекрасный шлем, рассудив, что он будет смотреться комично с моими пёстрыми доспехами.

– Передайте пожалуйста мои самые тёплые пожелания лорду Рулгарту, – сказал я ему, а потом повернулся и побежал к подъёмному мосту. Рявкнул Эймонду, чтоб поспешил, и мы быстро одолели расстояние до кордона отрядов Ковенанта, причём в нас едва не выстрелил из арбалета один солдат, принявший нас за алундийцев.

– Полегче, – сказала Офила, отводя в сторону его поднятое орудие. Подойдя ближе, я увидел, что его держала Вдова, и её лицо, как обычно, казалось суровым и голодным. По всей видимости, повешенье Этриха Дубильщика и остальных фанатиков не утолило её жажду мести.

– Скольких вы убили? – страстно спросила она, когда Эймонд и я проходили мимо шеренг.

Сначала я собирался её проигнорировать, но пустота её глаз и сочувственное выражение на широком лице Офилы сказали мне, что в наших рядах очередная безумная. Время, проведённое с Эйн, научило меня ценности таких душ, и тому, что благоразумно держаться с ними в хороших отношениях.

– Там ещё много осталось, госпожа, – сказал я, выдавив улыбку. – Не сомневайтесь. А где Леди и его светлость? – спросил я, поворачиваясь к Офиле.