Мученик
Шрифт:
– Ваш меч нужен здесь, капитан, – с улыбкой сказала она мне. – Каким бы генералом я была, если бы позволяла всем своим капитанам по первой прихоти уезжать поторговаться?
На самом деле это был один из её наименее язвительных комментариев последних дней – настроение принцессы ухудшалось с каждым днём, пока Хайсал оставался невзятым для короля. Рота Ковенанта ещё маршировала из замка Уолверн, когда армия Короны впервые окружила город. Поэтому я не стал свидетелем встречи принцессы Леаноры и леди Селины, но армия гудела о ней до сих пор.
Овдовевшая герцогиня встретила Леанору под аркой главных городских ворот и молча стояла со своими капитанами и главными светилами порта, пока паж Леаноры зачитывал королевское заявление. По всем свидетельствам, Селина во время провозглашения не сделала ни единого комментария, и её напряжённое лицо выражало только равнодушие, пока паж перечислял различные
В ответ на столь примечательную щедрость герцогиня лишь приподняла бровь и, когда опустилась тишина, шагнула вперёд и взяла прокламацию из рук пажа. Быстро перечитав её, она жестом подозвала слугу с факелом и подожгла документ. Затем леди Селина развернулась и пошла обратно через ворота, не удостоив принцессу Леанору ни словом, ни поклоном. Первая попытка штурма стен случилась той же ночью.
Исходя из предположения, что у герцогини Селины в распоряжении мало солдат, лорд Элберт повёл целую роту королевских воинов на бастион надвратной башни. Они вернулись из битвы всего спустя четверть часа с половиной состава. Естественно сэр Элберт, несмотря на поражение, умудрился упрочить свою легенду, удерживая какое-то время парапет и зарубив дюжину или три дюжины алундийцев, в зависимости от того, кто рассказывал. По его докладу Леаноре стало ясно, что хотя у леди Селины есть гарнизон приличных размеров из придворных воинов, основные силы защитников состоят из самих горожан. Видимо, все алундийцы призывного возраста, и мужчины и женщины, теперь вооружились и встали на защиту Хайсала. И уже спустя месяц их желание сдаться явно не увеличилось по сравнению с началом осады, несмотря на прорехи в их стенах, пробитые машинами мастера Вассиера.
– Когда с этими брешами будет покончено, надо будет переставить машины, – продолжал инженер. – Пробьём ещё пару брешей в северной и южной стенах, пока сапёры занимаются своим делом.
– Вряд ли у нашей армии хватит численности штурмовать разом четыре бреши, – сказал я. Несомненно, войско Короны было большим, но постоянно уменьшалось, по мере того, как тянулись зимние месяцы. Сыпной тиф и дизентерия уносили по несколько жизней в неделю, а герцогские рекруты имели склонность дезертировать. Продолжающиеся вылазки герцога Рулгарта с бандами налётчиков, которых несколько напыщенно называли «Серые волки Алундии», также часто нарушали наше снабжение, иногда добавляя голод к многим бедствиям, обрушивавшихся на это войско.
– Герцогиня этого не знает, – заметил Вассиер. – Четыре бреши означают, что прикрывать их должны четыре подразделения из её сил. Так часто и выигрывают осады, капитан – обманом и отвлечением внимания, в не только грубой силой.
– Хотите поскорее закончить это дело, мастер Вассиер?
– Превыше всего я хочу поскорее вернуться к семье. А этого не случится, пока не падёт город. – Едкий привкус в его словах говорил о неприязни к нынешним обязанностям, которую он обычно старался скрывать. Видимо, по причинам, понятным только ему, этот мастер осадных машин, хотел приоткрывать свою маску в моём присутствии. Я в некотором роде сочувствовал его тяжёлому положению, которое стало ещё хуже, когда алундийцы в городе как-то узнали о его присутствии в армии Короны, потому и предприняли покушение на его жизнь в тот ранний налёт. С тех пор они утешались выкрикиванием бранных оскорблений и угроз со стен, обещая суровое возмездие «инженеру-предателю».
– Не очень-то легко, – начал я, – воевать со своим народом.
Он коротко усмехнулся и горечь в его голосе усилилась:
– Мой народ многие годы по большей части избегал меня и мою семью, разумеется, за исключением тех случаев, когда им требовались мои умения. Понимаете, моя жена обратилась в ортодоксальный Ковенант, а я никогда не держался ни за какую религию, если только правила приличия не требовали пробубнить что-то на публике. – На его лице появилась жалобная гримаса. – Но я всегда был плохим актёром.
Принцесса сказала правду о том, что я отправил своего сына учиться в Куравель, но это было не ради его продвижения, а чтобы избавить его от предубеждений, от которых моя семья страдала долгие годы. Он умный парень и заслуживает достойного шанса в жизни. И всё же… – Он снова повернулся к городу на свист и шипение очередного падавшего снаряда, который нёс стене новые разрушения, – помимо плохих, там много и достойных людей. Сама герцогиня – не фанатичная ведьма, как хотела бы уверить нас принцесса, и я сомневаюсь, что каждая душа за этими стенами намерена умереть, защищая её. Я повидал, что случается, когда город падёт, капитан, и ничего хорошего там не бывает.– И всё же, он падёт. Вы должны это понимать.
На его лице появилась определённая настороженность, и голос стал безучастным.
– Я знаю только задачу, поставленную передо мной моим королём.
Я внимательно смотрел на его неподвижное лицо, пока он не вздохнул и не указал на серую ширь моря, видимую за утёсами к югу от города.
– Взгляните туда, – сказал он. – Что вы видите?
– Просто пустую воду, – ответил я, пожав плечами.
– Да, там в этот час нет кораблей из-за отлива. Когда начнётся прилив, корабли там будут приходить и уходить, как и всегда бывает в этом порту. А когда начнётся отлив, море снова станет пустым.
Когда он повернулся посмотреть на меня, я увидел на его лице эхо выражения Сильды – как у человека, преподающего урок.
– Нет кораблей Короны, – сказал я, недолго поразмыслив. – Ничто не останавливает торговлю Хайсала.
– Именно. Король, по одному ему известным причинам, решил не блокировать этот порт, а значит люди здесь не будут голодать, пока у её герцогини есть деньги на припасы. Наверняка склады опустеют, как только истощится герцогская казна, но на это могут уйти месяцы.
– Голодом их не выгнать, – заключил я, усвоив урок. – Либо мы возьмём город штурмом, либо кампания принцессы Леаноры провалится.
– Оглянитесь. – Вассиер оглянулся через плечо на россыпи костров и палаток позади наших рядов. – Сколько битв, по-вашему, у них за плечами?
Я ничего не сказал, поскольку ответ был очевиден. Роты Короны и Ковенанта будут сражаться столько, сколько им прикажут, но они составляли не более четверти от этого войска. Свирепствовавшие болезни и невзгоды зимы истощали волю всех, кроме самых крепких душ, и я не сомневался, что из-за поражения эта армия разбежится. У нас оставался только один шанс взять Хайсал, и если уж мастер Вассиер это понимал, то и Леанора наверняка тоже.
– Я скажу ей, – ответил я и побрёл по грязной дороге к лагерю. – О том, что нужны ещё бреши.
***
Сначала я пошёл искать Эвадину, рассудив, что вместе с её голосом мой лучше дойдёт до ушей Леаноры. Её шатёр выделялся размерами среди всех парусиновых жилищ, расставленных ровными рядами, отличавшими роту Ковенанта от большей части лагеря. Себе я выбрал место на периферии южного фланга армии, желая держаться подальше от беспорядочных грязных границ, которыми характеризовалась большая часть этого временного города. Солдаты как все – инстинкты заставляют их собираться поближе друг к другу, чтобы согреться, когда становится холодно. Впрочем, такая близость неизбежно вызывает лихорадки и несметное число прочих заболеваний, которые бывают у любых армий в поле. А ещё опаснее, когда палатки ставят слишком близко к кострам: казалось, каждую ночь вспыхивала пара гибельных пожаров. Я старался, чтобы рота избегала таких бедствий, заставляя всех строго соблюдать стандарты лагерного порядка, по которым палатки нужно ставить на определённом расстоянии от костров. А ещё я строго следил за уровнем чистоты, и поэтому солдаты Ковенанта резко отличались от всех своих вечно грязных товарищей, кроме роты Короны – людей короля выпороли бы, если б сэр Элберт заметил хотя бы пятнышко ржавчины на одной кирасе. Я так далеко не заходил, а вот наказание дополнительным трудом и муштрой наверняка не добавляли мне популярности.
Несмотря на всё это, меня постоянно удивляло уважительное послушание роты. На меня нередко бросали мрачные взгляды, но не выказывалось никакого открытого неповиновения, и ни один солдат ещё не оспаривал приказ. Казалось, ветераны даже признательны за такое суровое соблюдение воинского распорядка.
– Лагерная жизнь зимой изматывает душу, – сказала мне как-то ночью Офила, когда я приказал пикинёру, который заснул на часах, раздеться и голым бегать целый час вокруг лагеря. – В такие времена, капитан, солдатам надо напоминать, что они солдаты, а иначе они снова станут, ну, людьми. – Она скривилась от отвращения. – Такого допускать нельзя.