Мученик

Пока Вторая рота перестраивалась, я позволил себе бегло оглядеть движущиеся ряды. К моему мрачному удивлению, оказалось, что осталось около двух третей наших сил. Я-то ожидал, что к этому моменту мы потеряем больше половины. Рекруты с похвальной живостью выстраивались полукругом в три ряда, хоть и без той точности, какую можно было бы ожидать от Первой роты. Пикинёры по-прежнему держали щиты и выстроились впереди. Алебардщики, лишённые своего обычного оружия, щиты бросили, достали фальшионы и мечи и встали позади. Кинжальщики выстроились третьим рядом, но, как и пикинёры, сохранили щиты и развернулись, подняв их, защищая четвёртый тип войск нашей роты. С согласия Эвадины я взял себе всех арбалетчиков из-под её начала, а ещё всех добровольцев из числа герцогских рекрутов. В том числе и Флетчмана с его ясеневым луком, который воспринял за личное оскорбление моё тихо высказанное предложение остаться подле Леди. Всего набралось чуть больше сотни лучников – все ветераны с немалым количеством боеприпасов, перед которыми открывалось множество беззащитных жертв на крепостных стенах.

– Стрелять по готовности! – крикнул я – излишняя команда, поскольку лучники уже пустили свои стрелы, и дюжина алундийцев свалилась со стен после первого залпа. – Стоять на месте!

Поначалу алундийские воины стояли в нескольких шагах перед нами и ничего не делали. Один из главных уроков войны гласит, что действия вопреки ожиданиям всегда дают преимущество. Эти решительные защитники ожидали, что мы бросимся на их хорошо подготовленные ряды и будем дюжинами гибнуть, пытаясь справиться с ними. То, что мы остановились, и войско лучников из наших рядов стало атаковать их товарищей на стенах, не соответствовало их представлениям о том, как должна разворачиваться эта битва. И потому на несколько драгоценных секунд, пока всё больше алундийцев падало от града болтов снизу, они не делали ничего.

Наконец какому-то алундийскому капитану хватило ума выкрикнуть приказ атаковать, хотя поначалу его послушался только левый фланг их шеренги. Наши пикинёры со щитами ответили, как их учили – сначала, как только противостоящая шеренга приблизилась, опустили щиты, потом наклонили так, что верхняя кромка коснулась наконечника. Результатом стал громыхающий хаос поднимаемых пик, перед которым алундийцы неизбежно остановились. Когда уже весь наш строй поднял пики, их когорту, наконец, охватила необходимость сокрушить наше вторжение. Привычки профессиональных солдат снова сыграли нам на руку. Воины явно не разучивали какой-либо заранее приготовленный приём на такой случай, и теряли драгоценное время, толкаясь в тесной давке и тщетно пытаясь опустить пики, причём в процессе многие их выронили. Они сильно наседали на нашу выгнувшуюся стену щитов, но та пока держалась.

– Готовьсь! – то и дело кричал я, наваливаясь всем весом на древко и удерживая щит против накатывающей толпы тел в доспехах. Невероятно, но в следующие несколько секунд напряжённой борьбы и толкания, ни одной из сторон не удалось нанести противнику ни единого удара.

Рискнув снова оглянуться через плечо, я облегчённо вздохнул, увидев, как по бреши бегом приближается Первая рота, и впереди высокая фигура Эвадины без шлема. Их не коснулись снаряды или масло сверху, поскольку все защитники на стенах либо пали, либо попрятались от постоянных залпов болтов из наших арбалетов. Зоркий командир с другой стороны от нашей стены щитов, видимо, заметил опасность, поскольку поток новых приказов вызвал ещё большие усилия алундийских воинов.

– ГОТОВЬСЬ! – снова крикнул я, услышав первый лязг доспехов где-то справа. Тогда раздалась какофония грохота дерева и звук металла – алундийские пикинёры бросили копья, и давление на наши щиты ослабло на миг, пока они обнажали мечи и готовили топоры. Тучами взметнулись щепки – клинки врубились в наш деревянный барьер, и раздались крики, когда они попадали не только по доскам, но и по плоти.

– Второй ряд подъём! – выкрикнул я, заставляя алебардщиков помогать удерживать стену щитов. Мой щит уже прижимался к щеке, и я наваливался на него всем своим весом, чтобы только удержать на месте. Рядом со мной протолкнулся крепкий алебардщик и приставил плечо к щиту. В процессе он слишком высоко поднял голову и немедленно получил в награду порез на лбу.

– Просто царапина, капитан! – заверил он меня, ухмыляясь, несмотря на кровь, текущую по лицу. Под грязью и красными брызгами я узнал лицо Лайама Дровосека и ухмыльнулся в ответ с уверенностью и твёрдостью, по большей части наигранными. Раздавались новые крики и вопли, подчёркивавшие постоянные удары алундийских клинков, не оставляя мне сомнений, что настало самое опасное время. Однако, несмотря на всё яростное желание врагов прорвать наши ряды, ожидания снова привели их к неверным заключениям.

Как только Первая рота бросилась в брешь, военная логика диктовала, что они помчатся нам на помощь, добавив численности нашим рядам, и потому схватка превратится в состязание жестокой силы. По эту сторону городской стены защитники явно имели в нём преимущество, поскольку разом пройти через брешь могло лишь ограниченное количество человек. Однако никто в алундийских войсках не предвидел, что вторая волна атакующих не станет проходить через брешь, а полезет по ней наверх.

Вывернув шею, я удовлетворённо увидел, как поднимают лестницы и приставляют к северной оконечности бреши. Мне хватило времени мельком заметить, как Эвадина быстро поднимается на стену, а потом новая серия толчков снова переключила всё моё внимание на более неотложные заботы.

– Лучники, кру-гом! – крикнул я, и эти слова едва можно было расслышать за оглушительным грохотом множества людей, изо всех сил старавшихся убить друг друга. Мне пришлось крикнуть несколько раз, прежде чем приказ подхватили сержанты. Флетчман первым из лучников протолкался через третий ряд, кратко кивнул мне и подскочил, пуская стрелу с игольчатым наконечником прямо в лицо алундийскому солдату. Вскоре с другой стороны появились арбалетчики и стали пускать болты с близкого и смертельного расстояния. Когда противостоявшие нам воины получили первые раны, давление стихло, хоть и совсем ненадолго. А потом, под хор криков их сержантов и капитанов, они с новой яростью бросились вперёд.

Борьба тянулась ещё несколько изнурительных минут, мы в первых рядах отчаянно удерживали нашу стену, а лучники методично убивали солдат, которые стремились её пробить. Периодические взгляды на брешь подтвердили, что большая часть Первой роты уже взобралась на стену и пробивалась теперь по ней, встречая весьма слабое сопротивление. Сейчас состязание превратилось в гонку между алундийцами, отчаянно пытавшимися снести нашу опорную точку, и Эвадиной, старавшейся спустить Первую роту со стены, чтобы зайти им с тыла.

И огромное численное превосходство неизбежно заставило нас отступать. Мои сапоги скользили и скребли по окровавленным булыжникам, а алундийцы, хоть и падали один за другим от ударов лучников, но напирали с отвагой людей, которые знают, что поражение равнозначно гибели. Один воин с топором карабкался по стене щитов, по всей видимости не обращая внимания на арбалетный болт, торчавший у него из щеки. Он перевалился через барьер, рубанул по ногам арбалетчика и завалился на спину. Флетчман быстро прикончил его охотничьим ножом, пока тот не нанёс ещё урона.

Под новые крики алундийцев нас оттеснили ещё дальше. Рискнув бросить взгляд над кромкой щита, я увидел, что на многих разъярённых, перекошенных лицах передо мной нет шлемов. У некоторых – только мечи или топорики, и ни полоски доспехов. Из-за отчаянной необходимости алундийцы отправили в бой горожан. Те бросились на нас с той же яростью, несомненно, вызванной ужасом от того, что ожидало их семью и близких в случае нашей победы. Их отвага производила впечатление, но была растрачена понапрасну из-за совершенно неправильного понятой уловки противника.