Мученик

Она снова доказала быстроту ума, ответив тут же:

– Туска.

– Туска, – повторил я, а потом указал на подвешенного оленя. – Олень.

– Пелит. – На её губах появилась улыбка, которая превратилась в осторожную насупленность, поскольку охотница заметила Кулина, идущего с дневным пайком лука. – Я прийти… завтра, – пробормотала Лилат и исполнила свой фокус с почти беззвучным исчезновением в подлеске.

Вернувшись в дом, я обнаружил, что Рулгарт уже проснулся, и его жар спал, хотя из-за слабости он мог хлестать меня лишь оскорблениями, а не кнутом, как он бы предпочёл.

– Грязный разбойник! – проскрежетал он. Он попытался сползти с койки, и на его обнажённом торсе напряглись истощённые от недоедания, но всё ещё впечатляющие мышцы. К счастью, его слабость оставалась такой, что ему удалось лишь свалиться на пол.

– И вам доброго утра, милорд, – ответил я.

– Успокойтесь, дядя, – сказал Мерик, помогая дёргавшемуся аристократу подняться, и опустил его на мягкую постель.

– Лучше убей меня, Писарь, – задыхался Рулгарт, дрожа и сверкая глазами. – Сейчас, пока ещё можешь.

Я его проигнорировал и занялся делами – забросил сосновых шишек в костровую яму в центре комнаты и соорудил вертел для оленя. Рулгарт продолжал поливать меня разнообразными и зачастую изобретательными оскорблениями, ни одно из которых не подняло в моей груди ничего, кроме лёгкого ощущения жалости. Пускай я и был главным объектом его ненависти, но с одного взгляда на его пепельное лицо, лишённое всякой живости от слабости и боли, становилось ясно, что на этого человека давит ужасное бремя вины.

– Сегодня у нас оленина, – сказал я, когда приступ кашля наконец прервал его обличительные речи. – Мясо королей и лордов. Не отказались бы от такого, а?

Слюна брызнула ему на губы, и он фыркнул:

– Мне от тебя ничего не надо, кроме твоей смерти.

– Тогда вам лучше поесть. А иначе откуда вам взять сил, чтобы меня убить?

***

Хотя сейчас я вспоминаю эту интерлюдию, как мирное затишье в жизни, полной бурь, в то время мне казалось, будто я претерпеваю благородное заключение в особо утомительной форме. Рулгарт и дальше восстанавливался, и его привычка поливать меня ненавистническими оскорблениями стихала по мере того, как возвращались его силы. И всё же его суровый многообещающий взгляд ничуть не смягчался, а только крепчал по мере того, как возвращалось здоровье. Он всё так же кричал иногда во сне, обычно посреди ночи, и его жалобные несчастные высказывания часто звучали так громко, что будили нас с Мериком. Рулгарт всегда выкрикивал одно и то же имя таким надтреснутым от вины и сожаления голосом, что это ранило даже меня.

– Селина… почему? – спрашивал он как-то ночью у тёмного угла нашего жилища. – Почему я тебе не сказал? Почему не рассказал ему?.. – Обычно я со стоическим молчанием терпел его вспышки, но сегодня он вырвал меня из приятной бессонной дрёмы.

– Ой, да заткни пасть, говнюк благородный! – рявкнул я, отчего Мерик вскочил с кровати. Юный алундиец предупреждающе зыркнул на меня, подходя к Рулгарту, и опустил его обратно на шкуры.

– Спите, дядя, – прошептал он. – Всё хорошо.

– Дядя, да? – пробормотал я. Я всё ещё злился, что меня разбудили, и, зная, что пройдёт какое-то время, прежде чем смогу снова беспечно отдохнуть, поднялся и, задирая рубашку, направился к бочонку, чтобы отлить. – Милорд, значит ли это, что вы где-то в очереди на герцогство Алундия? – спросил я, вздохнув от облегчения, выпуская тугую струю. – Или вы просто бастард, вроде меня? Какой-нибудь признанный щенок не с той стороны спальни, которому выдали титул, чтобы он не грустил? Как я слышал, это частая практика среди аристократии.

– Следи за языком, невежественный подлец, – прошипел он в ответ. – Я законный сын леди Элиссы Альбрисенд, сестры леди Вериссы, последней жены этого честнейшего и храбрейшего человека, под пятой которого ты недостоин пресмыкаться.

– Так у лорда Рулгарта была жена. – Опустошив мочевой пузырь, я стряхнул с конца последние капли и, вернувшись, сел на своей кровати. – Своих детей нет?

Лицо Мерика окаменело от огорчения, как я понял, от самого предположения, что он станет делиться чем-то личным с простым керлом. Тем удивительнее стал его ответ, вызванный, думаю, потребностью сказать вслух то, что он прежде никогда не говорил.

– Леди Верисса умерла при родах, – тихо прошептал он, словно боялся, что услышит дядя. – И новорождённая дочь вместе с ней. Лорд Рулгарт принял меня в своём доме, когда я был ещё ребёнком, потому что моего отца убили в сражении, а мать обезумела от горя. – Он нерешительно потянулся к руке Рулгарта, но не тронул её. – По всем меркам этот человек всегда был моим отцом, а я – его сыном.

Мне немного захотелось посмеяться над ним, отпустить шуточку-другую, но они развеялись, не достигнув моих губ. Войне по её природе свойственно уничтожать семьи, разрывать их и далеко раскидывать. Эти двое, по крайней мере, до сих пор оставались друг у друга. От этого я почувствовал лёгкую зависть, но в основном грусть. Когда у керлов изгоняют или убивают лорда, они просто находят нового господина или переезжают на другие земли в поисках работы. А какой толк миру от аристократов без земли и положения?

Я вздохнул, улёгся на свою самодельную кровать и отвернулся, оставив Мерика в его молчаливом бдении.

***

До того времени, как Рулгарт восстановился достаточно, чтобы ходить, я большую часть своих дней проводил с Лилат. Наше изучение окрестных лесов избавляло меня от его кислого лица и смягчало растущую уверенность, что скоро мне придётся его убить.

Моё знание каэритского языка дошло до уровня, на котором я мог составлять предложения, хотя произношение часто заставляло охотницу смеяться. Её знание альбермайнского тоже существенно улучшилось, и она уже могла частично отвечать на некоторые мои более глубокие вопросы.

– Улла научила, – ответила она на мой вопрос о её знании языка ишличен. – Она… узнала от… – Лилат нахмурилась, копаясь в памяти в поисках верного термина, – … бабушки.

– Бабушка Уллы путешествовала в земли ишличен?

Лилат в ответ насторожилась, словно я влез в какое-то частное дело.

– Каэриты иногда… путешествуем в ваши земли. – Я заметил некую уклончивость по тому, как она отвела взгляд, указывая на далёкие горы, поднимавшиеся на востоке над верхушками деревьев. – Они уходят. Возвращаются много времени спустя.

– Зачем?

Выражение её лица стало ещё более настороженным.

– Отправлены… учиться, – сказала она, поднимая лук. – Сейчас мы охотимся. После ты учишь.

– Отправлены кем? – настаивал я, и заработал в ответ только сердитый взгляд и молчание на целый час, который ушёл у неё, чтобы выследить и подстрелить зайца-беляка. И только вытаскивая стрелу из подёргивающегося трупа она проворчала короткий, неохотный ответ.

– Эйтлишь, он их отправил.

– Эйтлишь? – Я вспомнил, как Улла упоминала это имя в нашу первую встречу, и как она отказалась пояснить, что это значит. Видя теперь напряжённость Лилат, я понял, что это весьма важный человек, и к тому же тот, кого стоит бояться. – Кто это?

Она, избегая моего взгляда, подняла немного снега, начисто вытерла наконечник стрелы и убрала в колчан.

– Он скоро придёт.

– И это плохо? – спросил я.

Лилат помедлила, потом повернула ко мне лицо, на котором застыло сочувствующее и полное нерешительности выражение.

– Не знать… пока. Пойдём. – Она встала, поднимая зайца. – Теперь ты учить нож.

– Думаю, в этом ты освоила уже почти всё, чему я могу тебя научить. – Оглядевшись, я увидел под укрытой снегом листвой упавшую ветку. – Скажи, – спросил я, подходя к ветке, из которой на вид можно было получить две подходящих по длине палки, – что каэриты знают о мечах?