Мы, мутанты
Шрифт:
«Я знал! – Чарльз не усомнился, что это был его собственный голос, хотя звучал он, как голос ребёнка, быть может, лишь на несколько лет старше, чем девочка. – Я знал, что я не единственный! Не единственный не такой, как все».
Чарльз медленно положил фотографию на стол. Его сестра. Его синекожая сестра не была родной ему по крови. Теперь понятно, почему её имени не было в реестре переписи населения. Но какое это имело значение? Быть может, сестра была единственным близким ему человеком, если он не может вспомнить лиц своих родителей, но помнит её. Где она теперь? Что с ней? Жива ли она вообще? Может, Эрик промолчал о ней потому, что не о ком было уже говорить?
Пустые гулкие комнаты встретили Чарльза затхлостью давно не проветривавшихся помещений.
Анфилада помещений вывела его в холл, располагавшийся, как догадался Чарльз, как раз за парадной дверью. На второй этаж вела широкая деревянная лестница, под большим окном разделявшаяся на два пролёта, уходившие в разные стороны. Дальше сразу за холлом просматривалась большая гостиная, затенённая закрытыми портьерами. Искусственные сумерки придавали комнате мрачности, и Чарльз нахмурился. Воспоминание, словно крупная рыба, медленно всплыло из глубин его сознания. Эта самая гостиная, а посредине неё на массивном столе стоит гроб. В гробу лежит отец Чарльза. Не отчим – настоящий отец.
Чарльз не мог вспомнить его лица, даже отдельных чёрт – видимо, время стёрло из памяти все детали. Должно быть, он тогда был очень мал, потому что на этот стол с гробом он смотрел снизу вверх. Чья-то тёплая рука лежала на его плече – рука матери, та женщина с фотографии всё-таки была ею. Но теперь её лицо закрывала чёрная вуалька, а вся комната была наполнена людьми. Родственники, друзья… но для Чарльза они так и остались скопищем безликих теней. Он не мог вспомнить ни лиц, ни имён.
Новое воспоминание, словно переключили кадр. Та же гостиная, тот же стол, новый гроб. Только на этот раз Чарльз смотрит на него сверху вниз, и мать не держит руку на его плече, он сам обнимает её, а она всхлипывает, прижимая к лицу платок. В гробу на этот раз отчим, Курт Марко, уж его-то грубоватое, мясистое лицо Чарльз видит совершенно отчётливо. «Как же теперь жить, как же теперь жить?» – повторяет мать, и Чарльз бормочет что-то утешающее, не испытывая ни боли, ни чувства потери. Впрочем, и в плаче матери растерянности куда больше, чем горя. Она и в самом деле не представляет, как это – жить одной…
А ведь он знал, чувствовал, читал в её мыслях, что оставляет её в полной пустоте и одиночестве, и всё равно уехал доучиваться в свой Оксфорд, сволочь такая. Думал – ничего страшного. Привыкнет, найдёт себе новую компанию, у миссис Ксавьер-Марко никогда не уходило на это много времени, а друзья-приятели её поддержат. Отсутствие писем не тревожило – они и раньше почти не писали друг другу. Известие о её смерти прозвучало громом с ясного неба. Для того чтобы спиться, дойти до психоза и покончить с собой, Шэрон понадобилось меньше года. И снова та же гостиная, и снова гроб… После похорон матери Чарльз рассчитал всю прислугу с большим выходным пособием и хорошими рекомендациями, оставив лишь пару садовников, запер дом и уехал, сам не зная, намерен ли когда-нибудь вернуться.
Кто сказал, что телепатия позволяет хоть немного лучше понимать людей?
Чарльз тихо отошёл от двери мрачной комнаты и медленно поднялся на второй этаж. Атмосфера неуловимо изменилась, здесь уже чувствовался жилой дух. Чарльз прошёл мимо ряда спален, с закрытыми и полузакрытыми дверями, и, в конце концов остановился на пороге распахнутого настежь помещения. Постоял, дивясь: комната представляла собой настоящую свалку из обломков мебели и какого-то оборудования. Кто бы ни задался целью произвести тут полный разгром, подошёл он к делу основательно. Пожав плечами, Чарльз развернулся и двинулся в противоположном направлении, уже зная, куда придёт в итоге.
В камине библиотеки сохранился слой холодного
пепла. Чарльз зачем-то провёл пальцем по краю шахматного столика, застывшего между двух кресел в некотором отдалении от камина. Палец оставил след в покрывшем доску тонком слое пыли. Все фигуры были расставлены в идеальном порядке. Шахматы… Они с Эриком оба любили эту игру. Словно наяву Чарльз увидел мягкий свет торшера, услышал потрескивание пламени в камине, ощутил на языке вкус дорогого виски. И глаза Эрика, сидящего напротив – жёсткие, внимательные. «Я убью Шоу, Чарльз. Надеюсь, ты мне это позволишь».Чарльз зажмурился, сжав пальцами виски. Вот и ещё одно подтверждение словам Эрика. Они действительно оба были здесь, они дружили… Но странные темы поднимались у них в дружеских беседах за шахматами. Убить? Кто этот человек, и зачем его убивать? Тот ли это, чью голову пронзило монетой?
Чарльз открыл глаза, расслабляясь… и почувствовал то, что, не будь он так занят своими мыслями и воспоминаниями, ощутил бы намного раньше. Его одиночество было нарушено или вот-вот будет нарушено. К особняку стремительно приближались люди. И их было много.
Чарльз бросился к окну, отдёргивая портьеру. Так и есть, к дому подъезжали несколько армейских джипов, из которых уже выскакивали вооружённые люди и, что самое скверное, но борту по крайней мере одного джипа красовались буквы СОНЗ. Проклятье. Чарльз выскочил из библиотеки и кинулся к лестнице, прикидывая, что к дверям, наверное, не стоит и соваться. Но если разбить ещё одно окно, и попытаться быстро скрыться в зарослях с другой стороны дома…
Ничего не успел. Чарльз как раз сбегал по последнему пролёту лестницы, когда наружные двери с треском распахнулись, и в холл влетели несколько детинушек с автоматами. Защёлкали затворы, и Чарльз остановился, медленно поднимая руки. Очень тревожное и неприятное чувство, когда на тебя смотрят несколько чёрных створов, и пальцы дрожат на курках…
– Если хоть дёрнешься… – один из стволов шевельнулся. – Понял?
Чарльз понял. И безропотно позволил больно заломить себе руки за спину, застегнуть на них наручники и как куль поволочь себя к выходу. В головах у ребятушек читалась не просто готовность выстрелить, а прямо-таки жажда уловить хотя бы намёк на сопротивление, дающее оправдание для «убийства в целях обороны». Они видели всякое, эти люди из Специальных отрядов, и Чарльза передёрнуло, когда перед его внутренним взором пронеслось чужое воспоминание: близкий, дорогой одному из этих вояк человек, боевой товарищ в такой же форме, и кожа у него оплавляется и стекает с обнажившегося мяса, словно восковая. Лишь мёртвый мутант – безопасный мутант…
Снаружи, у крыльца, из джипа вытаскивали какое-то оборудование. Рядом стоял человек с капитанскими погонами и курил. Но всё это Чарльз увидел только, когда его поставили на колени перед этим человеком, до того его тащили почти уткнув носом в землю.
– Мистер Ксавьер, я полагаю? – лениво спросил капитан, не выпуская изо рта сигареты. Чарльз промолчал. Один из стоявших рядом с капитаном солдат несильно, но болезненно ударил его по лицу. Капитан кивнул, и другой солдат подошёл к ним, держа в руках что-то вроде металлической палки, соединённой проводом с выгруженным из джипа агрегатом. Палка ткнула Чарльза в щёку, и агрегат взревел, как сирена, замигав красной лампочкой.
– Ну, вот, – довольно сказал капитан. – Признаться, когда пришёл сигнал, что тебя видели на железнодорожной станции, я подумал, что они там сбрендили. Не такой ты дурак, чтобы сюда возвращаться. Ан оказалось – как раз такой. Ну, что ж, в машину его. И помни, Ксавьер, при любом подозрении тебя пристрелят.
Чарльз украдкой перевёл дух. Главное, что его не пристрелили прямо сейчас, а значит, шанс ещё есть. Он может воздействовать на людей телепатически, и, хотя он не знает пределов своих возможностей, терять всё равно нечего. Но лучше предпринять свою попытку в пути, когда непосредственно рядом с ним в машине останутся трое или четверо, и они слегка расслабятся, успокоенные его покорностью…