Мы сделаны из звёзд

Из-за резких движений, которые совершала Мина, половина салата просыпалась мимо миски, но никто не обращал внимания.

— Нет. Никакого Нью-Йорка. Однозначно никакого Нью-Йорка. Она слишком безответственная. Местный колледж — отличное решение. Преподаватели в нем готовят отличных выпускников, я слышала, дочь Кармеллов тоже собирается туда поступать.

Преподаватели местного университета — непроходимые запойники, которых уже прилично помотала жизнь, а Сиси — дочь Кармеллов недавно заявила, что шаманка на ярмарке в Вудлинне восстановила ее девственность магией.

— Отсюда до кампуса ехать всего сорок минут, она может не перебираться в общежитие, а остаться жить здесь. Под нашим присмотром ничего не...

Вилка выпала из рук Ли и со звонким стуком ударилась о поверхность деревянного стола. Мина замолчала. Ли сидела неподвижно еще пару минут, прежде чем поднять голову и встретить грозный взгляд матери. Обстановка накалилась до предела, и девушка чувствовала, как отец с братом хотят выйти из кухни, покинуть город, а лучше континент.

— Извините, аппетит пропал, — без всякого чувства сожаления сказала Ли.

Мина стащила салфетку с колен, стерла невидимое пятно с уголков рта и повернулась к дочери.

— Что ты пытаешься сделать? В очередной раз продемонстрировать свою незрелость? — холодный тон матери заморозил в Ли даже артериальный кровоток, но злость он притупить не смог.

— Нет, я просто всеми силами пытаюсь дать тебе понять, что я здесь. Что я существую, и обращаться можно напрямую ко мне.

— Хорошо, если ты этого хочешь, я спрошу у тебя. Какое будущее ты для себя планируешь?

Она горько усмехнулась, сказав:

— Я не знаю. — не успела ее мать выдать триумфальное выражение лица, как она продолжила: — Но я представляю, какое будущее для меня планируешь ты. Хочешь запереть меня здесь, планируя продержать в четырех стенах до конца жизни, потому что по какой-то причине считаешь, что я не имею права на свободу, счастье, друзей и даже на мысль о том, что моя жизнь наладится. Ты хочешь уничтожить меня, но я не понимаю, зачем. Ты сделала это уже давным давно, тебе не кажется? — злость закипала в девушке все больше. — А тебе? — она повернулась лицом к отцу, который пристыженно опустил голову.

— Не могу поверить, какой неблагодарной ты выросла. Я делала все, чтобы обеспечить тебе лучшее будущее. Я...

— Хватит, — устало, без всякой злости или раздражения, остановила ее дочь. — Тебе самой не надоело врать? Хотя бы самой себе?

Она вышла из-за стола, чтобы уйти к себе в комнату, как вдруг Мина остановила ее в паре футов от двери, схватив чуть выше кисти.

— Не уходи из-за стола, не спросив разрешения. Ты проявляешь неуважение к своей семье. — мертвая хватка на руке почти причиняла боль.

Ли хотела бросить что-то колкое в ответ, но посмотрела на брата, который часто дышал от страха, и передумала:

— Извини, мама, могу я перестать портить вам всем аппетит и пойти подумать над своим поведением в одиночестве?

Последний раз сжав руку дочери, Мина выпустила ее и, не глядя на Ли, вернулась за обеденный стол.

Потирая саднящее запястие, девушка на ватных ногах дошла до комнаты и упала на свою кровать. Уткнувшись лицом в подушку, она закричала в нее изо всех сил. Прооравшись вникуда, она снова села и сделала глубокий вздох.

Ли отчасти понимала, в чем был смысл такого отношения Мины к дочери, но это не могло заставить ее ненавидеть происходящее чуточку меньше. Ее мать росла в строгой корейской бедной многодетной семье, где никто друг друга не любил, не поддерживал и рассчитывал только на себя. Поэтому всю свою жизнь Мина тоже никого не любила и учила детей выживать в этом жестоком мире. Ее философия заключалась в том, что в трудные времена своим единственным спасением можно считать только себя, а такие понятия, как дружба, любовь и семья отсеиваются при любой кризисной ситуации.

Но она была неправа.

Подойдя к высокому шкафу в углу комнаты, Ли открыла дверцу среднего отделения, к внутренней поверхности которой были приклеены фотографии. И ни на одной из них она не была в одиночестве. Потому что ее всегда окружали люди — верные, надежные, заботливые и такие родные.

Дэнни, Фиш, Кайл, Пит.

Именно их заслугой было то, что Ли никогда не приходилось справляться со всем одной. Пусть она не грузила их своими проблемами каждую секунду существования и не посвящала в драму своей жизни, но они все равно были решением любой ее проблемы.

Она нечасто говорила им это (скорее всего, даже никогда), но они — все, что имело значение в ее жизни. И никому никогда не везло с друзьями так, как повезло ей, потому что никому не под силу так сильно любить людей за то, что они просто есть в твоей жизни и ни за что не собираются ее покидать.

За одним единственным исключением...

Она смотрела на фотографии и остановилась на той, которая была сделана этой осенью — кто-то сфотографировал Ли сидящей на спине Кайла где-то на берегу пляжа за городом. Они оба хохотали во всю мочь и, кажется, даже не задумывались о том, что обратный отсчет неизвестного механизма ведет их к неизбежному взрыву. Часы тикали рядом с ними всю их сознательную жизнь, а они изо всех сил старались делать вид, что не замечают, как их время подходит к концу.

Кайл не был просто ее другом или ее бойфрендом, или парнем, в которого она втрескалась. Все это слишком обыденные термины, и он не подходил ни под один из них. Но он был ее чем-то. Чем-то очень особенным, волшебным, невероятным. Чем-то, что случается только раз в жизни и далеко не с каждым.

Ей повезло чувствовать что-то подобное. И пусть сейчас эти чувства ее убивали — в свое время они были единственным, ради чего она жила.

Она осела на пол, все также рассматривая фотографии, и не заметила, как Мэй бесшумно подкрался к ней сзади и положил подбородок сестре на плечо. Погладив брата по мохнатой макушке, Ли указала в сторону открытой дверцы.

— Красивые, да? — спросила она у него.

Мэй задумчиво изучал фотографии.

— Там ты счастливее, чем здесь. — сказал он.

Действительно сказал. Тихо, но вслух.

Мэй разговаривал исключительно с сестрой и ни с кем больше в этом мире. Он доверял ей слова и всего себя без остатка. Разговоры стали их секретом. Никто больше не знал, что Мэй мог говорить. <