На заре земли русской

Когда вошёл Всеслав в сопровождении Богдана, в горнице наступила тишина. Не слышно было ничего, кроме голосов снаружи, и казалось, что светлица князя Изяслава ограждена от внешнего мира. Молчание решился нарушить сам Всеслав.

– Мы с тобою уже имели разговор намедни, – спокойно произнёс он, не опуская перед Изяславом глаз.

– На сей раз тебе наш гость хотел слово молвить, – недобрые интонации мелькнули в голосе великого князя, и он попытался скрыть их в привычном равнодушии. – Вы потолкуйте пока, а мы с Василием пройдёмся. Идём, Василько, – бросил он и вышел, не дожидаясь своего дружинника. Дождавшись, пока дверь за ним закроется с тихим скрипом, Василько оглянулся через плечо, убедившись, что Изяслава в горнице нет, подошёл к Всеславу и осторожно вложил ему в руку свой клинок. Полоцкий удивлённо взглянул сначала на оружие, затем на Василька.

– Оставь его себе, княже, – быстро прошептал Василько, опуская взор и боясь смотреть в глаза князю. – Мне уж защищаться не от чего, душа моя грешна и черна, а руки кровью чужой залиты. Тебе пригодится.

– Спасибо тебе, – так же тихо ответил Всеслав, сжимая прохладную рукоять клинка и пряча его в рукав.

– И за Димитрия прости, – добавил Василько, и видно было, как тяжело дались слова ему, не привыкшему признавать своих ошибок. – Это моя вина.

Всеслав больше ничего не сказал, лишь кивнул, пристально глядя на опустившего глаза молодого киевлянина и стараясь понять, искренен ли тот в словах своих. Договорив, Василько поспешно вышел вслед за Изяславом, и Аврелий остался с Полоцким наедине. Никто из них не начинал разговора, и пауза затянулась. Всеслав смотрел византийца с плохо скрываемым интересом, и опустил голову, когда тот обратил на него внимание, вероятно, почувствовав на себе взгляд.

– За что же он тебя… так? – наконец спросил Аврелий, нарушив молчание. Полоцкий хотел развести руки – не знаю, мол, – но цепи не позволили этого сделать, и ему пришлось отвечать.

– Не знаю.

Аврелий взглянул на него, изогнув правую бровь в немом вопросе. Князь смотрел куда-то в сторону, серые глаза его были задумчивы.

– Неведомо мне, право. Мешал я ему, верно.

Византиец, сцепив руки замком за спиной, прошёлся из одного угла горницы в другой, посмотрел в окно, задул свечу, напрасно горевшую в дневное время в настенном подсвечнике.

– Ему нужна помощь в охране границ. Я не могу его дольше обманывать в том, что наш император даст ему людей в помощь. Константин ответил отказом. Ты мог бы помочь ему, твоя дружина сильна и многочисленна…

– Нет.

Всеслав улыбнулся – наверное, каким-то своим мыслям. Сказанное Аврелием весьма удивило его, ведь Изяслав не привык, чтобы ему отказывали. Тот, в свою очередь, тоже был удивлён такому категоричному ответу.

– Моя дружина, – с каким-то вызовом продолжал Всеслав, – будет подчиняться только мне. Приказы наместника, который сейчас творит бесчинства в моём уделе, мои воины выполнять не станут. И будут правы.

С этими словами он сел на лавку, стоявшую вдоль стены, и положил руки на колени – держать их на весу было тяжело. Запястья его были истёрты железом в кровь, и Аврелий поспешил отвести взгляд. Положение византийца становилось критичным из-за того, что он теперь не мог бы придумать иного ответа Изяславу Ярославичу. Отказал Константин Великий, отказал князь Полоцкий, Киев оставался безоружным и беззащитным пред врагом. Аврелий и сам не любил лжи, но приходилось тянуть время: быть может, однажды император всё же даст своё согласие на то, чтобы отправить русским людям в помощь часть своего войска. Пока что на это рассчитывать не приходилось.

Побег

/записи/

*

Пожалуй, князь Всеслав – из тех людей, которых уважают без страха. Никогда доселе не видел его, а кажется, что знаю его едва ли не всю жизнь. Спокоен, неразговорчив, очень располагает к себе. Немного напомнил мне отца, хоть они вроде и не похожи. Когда Изяслав вернулся, дал распоряжение оставить своего пленника временно на свободе. Надеюсь, ещё получится уговорить его.

*

Никогда ранее не встречал похожих на него людей. Вроде и верит в Бога, а креста не носит и на сон грядущий молитв не читает. На мой вопрос недоумённо пожал плечами и молвил, что Господь слышит только искренние молитвы, а металл на груди от судьбы не убережёт. Весьма необычно для русского человека, ведь они тут все глубоко верующие, и каждая вещица для них что-то да значит.

*

Надо бы говорить о поистине важных вещах, а мы говорили о грядущем. Сказал, что в пророчества не верю, на что получил несогласный ответ. Несмотря на то, что Всеслав крещён в православии, он суеверен. Когда речь зашла о семье, сказал, что не венчан, но любит, и чувства его, верно, взаимны. Здесь я увидел его с иной стороны – не так уж он и суров и замкнут, как кажется. Тоскует по родине и по своей любимой – это заметно, хоть он сам и не говорил.

*

Давеча Изяслав велел снять с него цепи. Я просил за него – что ж, прислушался, и то ладно. Вечером Всеслав прятал руки, держал их скрещенными или за спиной – полагаю, не хочет показать свою боль или слабость. Я видел на его запястьях следы от цепей, догадываюсь, сколь неприятно.

Утром руки у него были перевязаны. Мог бы и попросить о помощи, но сделал всё сам.

*

Пробовал ещё раз поговорить с ним насчёт военной помощи Киеву. Разговор вышел необычный, я таких ответов не ожидал. На вопрос, почему, он ответил, что врагу своему помогать не станет. Лишь когда я упомянул о том, что гроза нависла над всей православной Русью, он тихо сказал, что подумает. Что ж, пусть покамест так. Беседы наши ни к чему более конкретному не приводят. Князь Киевский то и дело спрашивает у меня насчёт своего соперника, но не могу сказать ничего определённого.

К Всеславу заходил ещё один человек (верно, знакомы), проговорили долго. То был стольник Изяслава. Молодой, улыбчивый, рыжий, говорит много, но по делу. Есть ещё на Руси добрые люди.

*

Видя, что разговоры наши ни к чему новому и особенному не привели, Киевский приказал вернуть пленника в темницу. Мне отчего-то жаль его, хоть мы и знакомы недолго, успел узнать его хорошо. Просил бы Изяслава за него, да тот разве послушает. Когда я попытался завести речь о том, чтобы вернуть Всеславу свободу – возможно, что тогда он согласится объединить силы с Киевом, – князь был в гневе. Впрочем, я не удивлён.

/конец записей/

Жизнь почти на свободе длилась чуть больше седмицы, и, хоть Всеслав уже привык к мрачным сводам своей темницы, возвращаться туда было тяжело. Время, проведённое вне её, подарило какой-то проблеск надежды, но и он исчез, когда Изяслав приказал одному из своих слуг увести пленника обратно.

Услышав скрип двери и шаги на скользкой лестнице, Димитрий вскочил, бросился навстречу. Не посмел коснуться руки – стоял и молча смотрел в глаза, и вроде бы хотел что-то сказать, но не мог подобрать слов.

– Слава Богу, – наконец вздохнул он, осенив себя крестным знамением.

– Ну, чего ты? – чуть заметно улыбнулся Всеслав, по-отечески обняв юношу. – За что Бога благодаришь?

– За то, что ты жив, – тихо ответил Димитрий.

Ночью Всеслава разбудил негромкий шорох за дверью и звон ключей. Это был Богдан; он был серьёзен и очень взволнован. Не спускаясь до конца, он придержал покосившуюся дверь и позвал Всеслава и Димитрия за собой. Князь разбудил своего стольника и быстро передал ему сказанное.