Назови меня по имени

– Ты сидишь на своём месте, а Девятов пересаживается к Бояриновой, – повторила она.

Красневский сжал зубы. Пенал и книги он положил аккуратно и ровно, по верхнему краю столешницы. Алёша и Павлик молча пересели – так, как сказала им Маша.

Маша то и дело поглядывала на Данилино лицо. Если бы не твоя выходка, подумала она, ты вполне мог бы сидеть сейчас рядом со своей Катей. Просто попросить нужно было по-другому.

Повисла пауза – последняя пауза на сегодня, иначе – Маша отлично понимала – урок поползёт по швам, сорок минут утекут в никуда, и рухнет весь сегодняшний день.

– Я расскажу вам о местах, где Анна Андреевна Ахматова жила в последние годы. Так уж вышло, что всё моё детство прошло совсем неподалёку от её маленькой дачи.

Маша попросила Катю Бояринову передать ребятам листы А4 с распечатанным «Приморским сонетом», по одной распечатке на парту.

– Поэтесса пишет, что дом её ветхий, – сказал Красневский с места. – Скворешни – это, возможно, старые дачные домики.

– Верно, Данила. – Маша кивнула. – А что за перелёт, кто куда перелетает?

– Хрущёвская оттепель, – снова ответил Красневский.

– Молодец. Сегодня снова на уроке работаешь только ты. У кого-нибудь ещё версии есть?

– Может, дело в интонации, – поднял руку Алёша. – В рифмах звучит какое-то сожаление: «-ешни, – ешни…» Это же стихи о смерти.

Маша повернулась к ученику.

– Девятов, продолжай.

– Интонация – это информация. – Красневский упрямо перетягивал внимание на себя. – Когда людям нечего сказать, они рассуждают про рифмы.

Взгляды мальчиков встретились где-то за левым плечом Кати Бояриновой.

– Ты о чём вообще? – Алёша выглядел удивлённым.

– Самый умный, что ли?

Красневский было пытался сказать ещё что-то, но Маша не дала ему закончить.

– Данила, – сказала она, – твоя очередь следующая. Сейчас отвечает Девятов.

Маша слушала Алёшин ответ. Она понимала, что нехотя спровоцировала неприязнь между двумя лучшими учениками в классе. Недоразумение нужно было как-то сгладить. Она предложила детям найти в «Приморском сонете» одну неточность.

– А классик разве может допускать неточности?

– Может, – сказала Маша. – Лермонтов же написал про львицу с косматой гривой на хребте.

– И никто не заметил? И не сказал ему?

– Заметили, конечно… – Маша прервалась и подняла голос: – Эй, галёрка! Хватит болтать!

Вопрос пришлось повторить.

– Дорога? – сказал кто-то из правого ряда. – Лесная дорога не может белеть. Её что, извёсткой посыпали?

– «Не скажу куда!» – выкрикнул Павлик с предпоследней парты. – Поэтесса типа кокетничает с читателем.

– Ничего себе, критики! – Маша всплеснула руками. – Ни одного верного ответа.

Она оглядела класс.

– Ну, сдаётесь? – спросила она.

– Русские не сдаются! – крикнул Козырев.

– Это я тебе напомню, когда тест будем писать, – пообещала Маша. – Итак, загадка «Приморского сонета». Цветущие черешни.

Она прошла между рядами и вернулась к учительскому столу.

– Считается, что стихотворение посвящено конкретному месту на побережье Финского залива. Царство северной природы, корабельные сосны, холодные озёра. Если кто-нибудь из вас бывал в Петербурге весной, обратили ли вы внимание, когда там зацветают деревья? И вообще, листва на северных окраинах нашей страны появляется раньше, чем в Москве, или позже?

– Одновременно! – крикнула галёрка.

– Позже, – сказал Данила.

– Позже, – подтвердил Алёша.

– Кто из вас лучше всех знает биологию? – спросила Маша и, не получив ответа, продолжила: – В каких широтах растёт черешня?

– В южных, – сказал кто-то с первых парт. – Но есть сорта, которые растут и в северных.

– В окрестностях Комарово, где жила Анна Андреевна, черешня не растёт, – резюмировала Маша. – По крайней мере, во времена Ахматовой не росла. Черёмуха росла, а черешня нет. Значит, речь идёт о другом месте, правда? Где она могла видеть цветущую черешню? Тёплое, солнечное воспоминание…

– В Ташкенте, – сказал Данила. – В эвакуации.

– А ещё она до революции ездила с мужем в Италию, – сказал Алёша. – Кто знает, в Италии растёт черешня?

Глава 2

Маша заполняла оценками пустые ячейки напротив фамилий одиннадцатиклассников, а потом дублировала оценки в электронную версию журнала. Красневский, Девятов – тому и другому пять. Бояринова… Маша подумала и нарисовала ещё одну пятёрку. За что? Ладно, пять, и всё. Не стирать же написанное. Козырев? Козыреву, так и быть, четыре за хорошее поведение. Нужно же как-то дотянуть его до выпускных испытаний.

Направляясь через холл из кабинета русского языка к лестнице, Маша подумала, что за некоторых своих учеников она могла бы вообще не переживать на экзамене. Эти – точно сдадут и даже получат высокие баллы. И Девятов, и Красневский.

И тут же на бегу машинально проверила телефонную трубку. Так, на всякий случай, дежурный контроль.

Включила экран и обнаружила шесть пропущенных звонков от Петьки.

Она даже остановилась посреди холла и ещё раз глянула на экран.

Шесть звонков! Нет, ей не померещилось.

Ребёнок раньше никогда не обрывал ей телефон в рабочее время. Он прекрасно знал, когда можно звонить матери, а когда нет. За годы работы в школе Маша давным-давно уже всё ему доходчиво и понятно объяснила. Значит, случилось что-то непредвиденное. Что-то плохое.

Маша нажала кнопку вызова. Руки её слегка подрагивали, а сердце, опережая события, уже колотилось, как безумное.

Петька ответил почти сразу.

– Мам, мы тут с папой посоветовались и решили, что я останусь у него до выходных.

Сказанное звучало так, словно ребёнок долго репетировал одну и ту же фразу и наконец произнёс её – быстро, на одном дыхании.

– Петька! – Маша держалась, чтобы не закричать. – Сию же минуту передай трубку папе. Слышишь? Сию же минуту!

Она и не подозревала, что известие о том, что сын может задержаться в Петербурге, может вызвать у неё такой бешеный всплеск эмоций.

– А папа вышел, – сказал Петька. – Ты только не волнуйся. Он сказал, ничего страшного.

– Мало ли кто что сказал! Сегодня же чтоб был в аэропорту! Сегодня же, понял?