Назови меня по имени

– Мам, ты не волнуйся, – повторил Петька. – Но это невозможно.

– Почему? С тобой всё в порядке? – У Маши затряслись руки. – Ты заболел?

– Да нет же, – в интонации ребёнка уверенности поубавилось. – Просто папа сказал, что первую неделю в школе можно и пропустить. Он уже сдал мой билет…

Над самым ухом оглушительно загрохотал звонок.

Маша нажала отбой и тут же попыталась набрать номер бывшего мужа.

Занято, занято, занято.

Третий урок уже начался. В классе Машу ждали ученики, но она всё ещё стояла в холле и не двигалась с места, как фигура на шахматной доске, ходы которой оказались полностью блокированы.

Кабинет директора походил на приёмную президента небольшого государства. Маша села как можно ближе к директорскому столу, но, несмотря на это, начальница и подчинённая находилась на значительном расстоянии друг от друга. Рабочее место Нинели Валентиновны со всех сторон окружали стопки папок и бумаг. Возле её правого локтя уныло повис пыльный флажок Российской Федерации.

– Что вы хотите этим сказать? – Директриса оторвалась от своих записей. – Собираетесь бросить работу на целых два дня?

– Не бросить. – Маша медленно опустила на стол напряжённые ладони. – Я приеду, и мы наверстаем пропущенную программу.

Маша готова была умолять, упрашивать, договариваться на любых условиях. Предательская нервная дрожь прорывалась сквозь её голос, и она сама не могла понять, что же такое с ней творится – почему она не может говорить спокойно и уравновешенно.

– Откуда такая срочность? – удивилась Нинель. – На педсовете вы были хотя бы адекватны. Возьмите себя в руки.

– Я неадекватна, – сказала Маша непонятно кому, может, начальнице, а может, самой себе. – Я не могу быть адекватна!

У неё почти не оставалось шансов, но можно было попытаться ещё раз, и Маша решительно поднялась из-за стола.

– С моим сыном в Петербурге что-то произошло, – сказала она с нажимом. – Что-то очень нехорошее. Его никогда не задерживали без объективной причины.

Нинель, казалось, слушает очень внимательно.

– Меня нельзя сейчас допускать до уроков, – заключила Маша. – Дети не виноваты, но учитель тоже живой человек.

– Вы не профессионал, – вздохнула Нинель, и фраза прозвучала как приговор.

Маша молчала и смотрела на начальницу исподлобья. Пусть так, подумала она. Пусть не профессионал. Только отпусти меня, отпусти, слышишь, иначе я уволюсь к чёртовой матери, и ты в середине учебного года будешь искать другого учителя.

Что будет делать сама Маша, если вдруг потеряет работу, она в данный момент не думала – а подумать, между прочим, стоило бы. Ежемесячные взносы по ипотечному кредиту основательно сотрясали Машин бюджет, и остаться без основного заработка было никак нельзя, но сейчас Маша забыла даже об этом.

Директриса подняла на неё очень выразительный взгляд, и Маше вдруг показалось, что по какой-то случайности она произнесла вслух всё то, о чём только что думала. Вот тут-то она не на шутку испугалась, хотя, как выяснилось, напрасно.

– Уже купили билет? Поездом поедете? – спросила начальница.

– Билета у меня нет, – пробормотала Маша. – После праздников наверняка остались только СВ, с моей зарплатой это невозможно. Поеду на автомобиле.

Нинель встала и прошлась по кабинету.

В школьном Уставе, на который Нинель постоянно ссылалась, содержался параграф, посвящённый правам учителя. В нём говорилось, что педагог имеет право взять административный отпуск по семейным обстоятельствам. Именно этот параграф был Машиным спасением, и начальница это понимала.

– Вы поражаете меня всё сильнее, – проговорила Нинель. – К детям, значит, вас в таком состоянии допускать нельзя. А за руль вам садиться можно?

– Можно. – Маша упиралась костяшками пальцев в деревянный директорский стол. – Я отличный водитель, двенадцать лет, и ни одной аварии.

– Сплюньте. – Нинель посмотрела на неё с сожалением. – Безобразие какое-то!

Начальница вернулась на своё место, побарабанила пальцами по столу и открыла ежедневник на чистой странице.

В кабинете несколько секунд висела тишина.

– Вы поговорили с мальчиком насчёт оформления зала? – спросила директриса.

– Поговорила.

– Как фамилия?

– Девятов Алёша. Одиннадцатый «А».

Директриса записала Алёшину фамилию. Тонкий стержень качнулся в воздухе и завис над бумагой на несколько долгих секунд. Потом начальница придвинула к себе Машино заявление.

Она медленно перечитала написанное. Ручка застывала над каждой буквой, как дорожная ищейка в попытках обнаружить запрещённый груз. Потом коротко прицелилась, опустилась на свободное пространство и наискосок черкнула: «Разрешаю». Подпись и число.

Маша еле сдержала победный возглас. Да здравствует школьный Устав!

Нинель уже снова смотрела на неё своими цепкими глазками.

– Два сегодняшних урока нужно доработать, – продолжала начальница. – Завтра и послезавтра я попрошу Анну Сергеевну вас заменить.

Маша кивнула.

– Спасибо!

– Свободны. – Нинель убрала заявление в отдельную папку.

Кажется, лицо начальницы чуть-чуть потеплело. Или Маше показалось?

– Осторожнее там, не гоните, – услышала она, когда подходила к двери. – Двенадцать лет стажа – это, знаете ли… Не очень-то много.

Маша давно чувствовала, что когда-нибудь, в один прекрасный день, бывший муж не отпустит Петьку обратно. В первые годы своего отъезда из Петербурга она даже помыслить не могла о том, чтобы отправить сына к Заряднову, пусть даже на короткие выходные. Поводов для отказа она находила целое множество, а причина была только одна: Маша не доверяла своему бывшему. Она ревновала и боялась, что Заряднов с помощью обещаний и дорогих подарков переманит Петьку к себе и оставит в Петербурге. «Мой наследник» – вот как Заряднов называл сына.

Решение воспитывать Петьку без вмешательства Андрея Маша переменила, когда у её собственного отца, профессора Иртышова, случился первый инфаркт. Они с Петькой тогда уже два года жили в Москве. Дешёвых билетов до Петербурга во время белых ночей было не найти днём с огнём. Маша посадила сына на заднее сиденье «Тойоты Рав-4» и рванула в родной город по трассе М10 точно так же, как намеревалась сделать это сейчас. Маленький Петька сидел тихо. Пока автомобиль мчался по ближнему Подмосковью, он слушал музыку, смотрел в окно, а потом незаметно задремал, пристегнутый ремнём безопасности. Где-то под Тверью сын проснулся. В тишине – радиостанции на этом участке дороги ловили плохо – он отчётливо произнёс: