Назови меня по имени

Где-то неподалёку от Вышнего Волочка текла речка Березайка, а рядом стоял посёлок Новый Березай. Новая Ситенка и Старая Ситенка. А вот ещё: село Яжелбицы. Как до Яжелбиц дотянет колымагу мужичок, тут же вспомнила Маша.

Поднесут тебе форели, Тотчас их варить вели. Как увидишь посинели, Влей в уху стакан шабли.

Маша ни разу не вливала в уху стакан шабли. Как-нибудь надо обязательно осмелиться и влить, решила она. Далее поэт рекомендует «положить немного перцу и лука маленький кусок». Хм. Понятное дело, Александр Сергеевич Пушкин ни разу не стоял на кухне и ничего самостоятельно не готовил, иначе корявый «кусок лука» в стихах никогда бы не появился. Маше пришло в голову, что было бы неплохо дать ученикам такое задание: найти в литературных произведениях кулинарные рецепты, выбрать блюдо и приготовить его самостоятельно. Принести кушанья на классный час и устроить пир на весь мир.

Несмотря на пушкинский совет, Машина «колымага» проехала Яжелбицы без остановки на ужин.

Впереди лежали первые предвестники Петербурга: Новая Болотница и болото Гладкое. В Машином воображении сразу возникала абсолютно гладкая топь – страшное, обманчивое место, в котором завязнешь и поминай как звали. Городок под названием Мясной Бор мог стать локацией преступления в детективе или триллере. Но нет, никакого триллера не случилось, потому что за Мясным Бором следовала Спасская Полисть, деревенька совсем из другой истории. В этой деревеньке у какого-то мелкого почтового смотрителя останавливался «бунтовщик похуже Пугачёва», титулярный советник Радищев. Только ехал он, получается, навстречу Маше – в обратную сторону.

Профессиональная деформация, будь она неладна. Но кто тут виноват, если вся дорога от Москвы до Петербурга – один сплошной урок литературы. Городок Чудово. Чудь белоглазая. Как раз в городишке Чудово жил Некрасов. В пятом классе проходим «Мороз, Красный Нос», в седьмом – «Железную дорогу», в десятом – «Кому на Руси…».

Голова соображала всё хуже, но, чтобы не погрузиться в сон, важно было думать, вспоминать и не застревать на одной мысли слишком долго.

Тосненский район, Ушаки, Новолисино, Войсколово. Войсколово звучало уже совсем по-ленинградски, от него рукой подать до Колпино. Родные места, повторяла про себя Маша. Когда это рабоче-крестьянское Колпино успело стать тебе родным, усмехнулась она самой себе. Ответ пришёл мгновенно: когда стала москвичкой.

Маша почти не увидела ночного Петербурга. Он проплыл наподобие галлюцинации – оранжевые всплески на фоне тёмно-синих контуров зданий. Огни фонарей казались Маше чересчур яркими, раздражающими. Маша безумно устала и плывущие за окном картинки фиксировала нехотя. «Всё завтра, всё потом», – бормотала она себе под нос. Сейчас главное – добраться до дачи в Репино, где можно будет наконец поспать.

К отцовской старой даче Маша подъехала уже около трёх часов ночи. Ключи от наследного дома она считала чем-то вроде талисмана. Они много лет болтались на том же колечке, что и остальные: от королёвской квартиры, от королёвского подъезда, плюс дополнительный – запасной – от кабинета русского и литературы, который Маша заказала сама, на случай если казённый вдруг потеряется. Ключи от дачи серьёзно утяжеляли связку, но отцепить их Маша не решалась, как не могла расстаться с воспоминаниями детства. Вот талисман и пригодился ей в самый неожиданный момент. Кто бы мог подумать, что такая минута и в самом деле настанет?

На всякий случай Маша запустила руку в заветную щель между забором и калиткой. Запаска хранилась там же, где и прежде, но Маша решила её не трогать и открыть дверь как хозяйка – своим собственным ключом. Она стукнула калиткой, прошла по дорожке между старых яблонь и отягощённых снегом кустов сирени. Поднялась на крыльцо – на этот раз его почти не замело. Видно, декабрь в Петербурге выдался малоснежным.

Щёлкнул рубильник – зажглось электричество.

Дачный дом пах пылью и сыростью; от промёрзших стен тянуло плесенью. В жестяном кухонном баке на дне Маша обнаружила воду – достаточно, чтобы умыться и вскипятить чайник. На первом этаже стоял отчётливый мышиный дух. Что же стало с нашей дачей, подумала Маша. Раньше здесь никогда не жили мыши, а теперь вот живут.

Мысли приходили с запозданием и были странно приглушены, как будто кто-то разговаривал в соседней комнате. Хоть Маша давно уже вышла из автомобиля, пространство перед её глазами всё ещё слегка раскачивалось – вверх и вниз.

Нужно просто выспаться, сказала она себе. Сначала выспаться, а потом уже всё остальное. Очень хотелось пройти в библиотеку, поздороваться с портретом Николая Ивановича, но Маша прислушалась к себе и решила наведаться в гости к прадеду поутру.

Она заставила себя открыть ворота и загнала «тойоту» во двор. Достала из кладовки два больших обогревателя – масляный и тепловентилятор, два ватных и одно электрическое одеяло. Поставила на плиту чайник, согрела воду. В ящике комода отыскала несколько простыней и наволочку. В шкафу на полках лежали аккуратно свёрнутые вещи. Алькино, догадалась она. Ей было уже всё равно, Алькино так Алькино. Главное, одежда была чистая.

Маша сбросила с себя жакет, стянула юбку, колготки и бельё и, зажмурившись, нырнула в холодное, пахнущее лежалой тканью, Алькино трикотажное летнее платье. Оно оказалось огромным и доходило Маше почти до щиколоток. Поверх платья Маша натянула свитер, на ноги надела шерстяные носки.

Прежде чем улечься, вспомнила про телефон; ей снова пришлось накинуть на плечи пальто и спуститься на первый этаж. В эркерной гостиной на подоконнике она видела оставленное кем-то зарядное устройство с нужным разъёмом. Полностью разряженная трубка с минуту заторможенно молчала, а потом пиликнула и ожила. На экране высветилось сообщение от Марка: «Скучаю, целую, люблю».

Глава 6

Когда на дворе стоял 1991 год и Алька училась на втором курсе, а Маша ещё только заканчивала одиннадцатый класс и готовилась к поступлению в институт, произошла история, внезапно переменившая всю Машину будущую жизнь.

События того года были вообще знаменательными, какое ни возьми. Именно тогда рухнул рубль, и за пакет молока в магазине выкладывали сотню. В квартире Иртышовых постоянно работал телевизор, потому что каждый вечер мама слушала политические передачи и программу «Взгляд», а по ночам смотрела новый кабельный канал, где вещали астрологи и предсказывали конец света.

Отца ситуация в стране сильно тревожила. Опасаясь, что в институте сменится власть, на базе кафедры он создал научный кружок имени дедушки и обивал пороги в попытках организовать музей Иртышовых в стенах родного учебного заведения. Дома он допоздна просиживал с аспирантами и жил, следуя принципу «делай что должно, и будь что будет».

Ираиде Михайловне теперь постоянно не хватало средств на хозяйство, но несмотря на это, осенью, прямо перед тем, как случился первый дефолт и обесценивание советских денег, она вдруг решила открыть кооператив по эзотерическим услугам, на который возлагала большие финансовые надежды. Надежды оправдались только частично, а здоровья у Ираиды Михайловны новый бизнес отнял преизрядно.

В стране наступили новые времена, и многих знакомых семьи Иртышовых грядущие перемены откровенно пугали. Но пока ты юн и полон сил, в любой катастрофе ты способен видеть не только ужас, но и удивительные, ранее не изведанные свободы. Предоставленные сами себе, сёстры Иртышовы из всех возможностей выбирали те, что были наиболее близки им по духу. Правда, выбирать можно было пока «понарошку», потому что экономически обе сестры полностью зависели от родителей.

Маша всегда досадовала, когда друзья семьи Иртышовых сравнивали двух сестёр с пушкинскими героинями и приписывали Альке Ольгины черты. Нет, Алька была не Ольгой Лариной; скорее уж девочкой Селиной из рассказа Сэлинджера «Перед самой войной с эскимосами». Селина пользовалась деньгами своей подружки Джинни и ужасно обиделась, когда та набралась смелости и заставила её вернуть долги. Алька тоже любила пользоваться Машей как ресурсом – её вещами, её свободным временем. Альке никогда не приходило в голову о чём-нибудь попросить сестру; она просто протягивала руку и брала: Машину книгу, колечко, заколку, пенал. Или приходила к Маше в комнату и, не спрашивая, готова ли та к долгой беседе, начинала откровенные разговоры о своих новых влюблённостях – похоже, кроме младшей сестры, ей не с кем было поделиться сокровенным.

От Алькиного общества Маша всегда очень уставала. Иногда она представляла саму себя – а точнее, свой внутренний покой – в виде конструкции, построенной из множества блоков. Когда рядом находилась Алька и другие люди, они расшатывали эти блоки и разбрасывали их содержимое; после такого общения внутри всегда оставался жуткий бардак. Уединиться ей удавалось только вечером, после того как дверь Машиной – доставшейся в наследство от бабушки – комнаты можно было закрыть под предлогом ухода ко сну. Когда Маша запирала дверь изнутри, она чувствовала, как нужные детали встают каждая в свой паз, как медленно сочленяются разломанные части и конструкция приобретает первоначальный вид.