Назови меня по имени

Дверь открыли – самое время переодеться. Холодная и колючая дачная одежда стояла колом. Надевать её было неприятно, но Маша никогда не видела, чтобы кто-нибудь рубил дрова в колготках и в двубортном драповом тренче от Луи Виттона. Вместо юбки она надела старые камуфляжные штаны. На средней полке в шкафу Маша нашла старый шерстяной свитер, с репейником, прилипшим к рукаву. Сняла с вешалки возле входа тёмно-синюю куртку с капюшоном, в которой осенью ходила за грибами.

Маша почему-то была уверена, что оба дедушки – Сергей Николаевич и Николай Иванович – приютят её в фамильном убежище, как древние хозяева языческих храмов привечали беглых рабов и изгнанников. Как собор Нотр-Дам давал приют парижским бродягам. Она заглянула в кабинет. Прадед выглядел сурово, но Маше нужно было от него не прощение, а совет и поддержка. Рентгенолог и физиолог Николай Иванович родился в семье сельского врача, а значит, в юности наверняка умел рубить дрова, подумала Маша. Она бросила вопросительный взгляд на обитателя кабинета, и ей показалось, что веки старого академика слегка опустились, придав лицу утвердительное выражение.

Топор стоял, прислонённый обухом к двери кладовки. Раньше Маша боялась не то что брать его в руки – ей было страшно даже смотреть, как им орудуют мужчины.

Она подошла к яблоневой коряге и вспомнила, как отец стоял над чурбаком: широко расставив колени и чуть присев. Он размахивался и с силой опускал топорище. «Покалечусь так покалечусь, – решила Маша. – Теперь уже всё равно». И размахнулась.

Дерево промёрзло насквозь. Топор отскакивал от кривого ствола, словно тот был резиновый.

С горем пополам затопили печь в детской. Петька грыз печенье и пил растворимое какао без молока. Маша включила сыну телевизор – хорошо, что на даче имелось хотя бы такое развлечение.

Выйдя из дома в розовом тренче и камуфляжных штанах, Маша крикнула сыну: «Я в магазин!» – и направилась к воротам. Продуктовый супермаркет в Репино находился возле Зеленогорского шоссе. Прежде чем сесть за руль, Маша достала из кармана телефон и набрала рабочий номер профессора Иртышова.

– Пап, подскажи, пожалуйста, где в марте можно купить машину дров?

Отец, по счастью, всё ещё был на работе. Что Маша всегда ценила в нём – так это привычку не задавать лишних вопросов.

– Вроде бы не сезон… Как срочно нужно?

Маша сказала, что срочно. Разрубленная на крупные куски яблоневая коряга догорала удивительно быстро и к тому же коптила.

– Пап, купи себе мобильник. Пожалуйста!

– Подумаю. Через час перезвоню.

Через час он действительно перезвонил, а через три – приехал сам, на пыхтящем солярой грузовике. Размахивая руками, отец руководил разгрузкой прекрасных сухих берёзовых дров, наколотых плашками разного размера.

Профессор Иртышов вышел из дачного дома уже переодетый в походные штаны и куртку Алькиного мужа. Одежда была ему велика, но собственных отцовских вещей на даче давно уже не осталось.

Дрова вывалили во дворе; получилась огромная куча. Профессор расплатился с шофёром и освободил проезд грузовику. Старый ГАЗ-53 выбрался с иртышовской территории и заглох за воротами. Он ещё долго там стоял и заводился, рыча и завывая. Петька, завидев такую движуху, выскочил из комнаты, нацепил пуховик и с интересом наблюдал за происходящим. Потом влез в ботинки и побежал к деду.

– Надо сгрузить это всё под навес, – сказал профессор, кивая на пирамиду дров, наваленных кое-как. – А можно и в доме устроить дровницу. Чтоб не выбегать во двор за каждым поленом.

Маша затопила печь в гостиной и подбросила поленьев в остывающую печку детской. На всякий случай она протопила и дедушкин кабинет – в старые добрые времена папа оставался там ночевать. Потом Маша с Петькой бросились помогать отцу делать новую дровницу. Наступила темнота. Втроём они собрали совет и решили идти отдыхать – чтобы утром со свежими силами окончить начатое дело.

Вечером они все вместе сидели в гостиной и ели рисовую кашу с маслом и молоком. В супермаркете возле шоссе Маша купила чай, ветчину и белый батон. Петька мастерил большие корявые бутерброды и заставлял взрослых съедать их целиком.

– Тебе нужно искать работу – сказал отец, когда Петька наелся и убежал смотреть телевизор. – Чем думаешь заниматься?

Маша вздохнула. Она действительно мало что умела – только читать книги да вести хозяйство. Не идти же профессорской дочке работать в клининг-сервис?

– Может, репетиторство? – неуверенно сказала она. – Буду готовить детей к экзаменам.

Отец кивнул.

– Образование собираешься завершать?

Маша посмотрела на отца – тот говорил совершенно серьёзно.

– Не хочу возвращаться в наш универ.

– Переводись куда-нибудь в другое место, – отец кашлянул, – только, если можно… Не поступай, как в прошлый раз, ладно? Сделай так, чтоб я узнал о твоём решении не в самый последний момент.

Маша вспомнила растерянное лицо отца, когда сообщила ему о Педагогическом институте. И решила – была не была.

Может быть, в первый раз за свою жизнь она сказала вслух о том, чего хочет на самом деле.

– Мне нужно уехать из Петербурга. Чтобы начать всё сначала. В другом месте, там, где меня никто не знает.

Во взгляде отца были и тревога, и сомнение, и грусть.

– Нужно попробовать устроить жизнь заново, – повторила Маша. – Здесь, дома, куда ни глянь – всё напоминает о плохом. Всё тянет ко дну. Возвращает на старые рельсы.

Отец помолчал. Развёл руками.

– Жаль, конечно, что ты уезжаешь… – Он вздохнул, потом потёр ладонью затылок. – Хочешь перевестись в какой-то московский вуз?

– Думаешь, у меня получится?

– У тебя нет выбора. Ты моя дочь и дедушкина внучка.

Маша молчала и разглядывала дно чашки. Это был костяной фарфор, которому не нашлось места в обновлённой городской квартире на Гороховой. В каждом предмете старого японского сервиза – а этих предметов осталось уже раз, два да обчёлся – хранилась маленькая тайна: например, если рассмотреть чашку на просвет, на её донышке можно было обнаружить тонко выписанное изображение изящной гейши.

– Профессию нужно выбирать на всю жизнь. Особенно женщине.

– Угу.

Прозрачная гейша со дна чашечки улыбалась Маше хитрыми узкими глазками.

– Ты должна найти такую работу, которая бы не только забирала силы, но и радовала бы тебя хоть чуть-чуть, – продолжал отец.

– Тебя радуют твои трупы?

Отец засмеялся.

– По крайней мере, никто из них мне ни разу не нахамил.

Маше нравилось, что папа шутит. Когда папа шутит, жизнь впереди кажется не такой уж и страшной. Отец понял её, это главное. Отец дал ей своё благословление.