Необратимость

Подтверждение.

Джаспер берет меня за плечи и наклоняется, глядя мне прямо в глаза.

– Я не хотел, чтобы ты узнала об этом вот так. В его голосе - мука, гравий и сера.
– Боже, Эверли, мне так жаль.

Я вырываюсь из его объятий и падаю на кровать. Меня трясет, я дрожу с головы до ног. Время искажается, зрение затуманивается.

Я слышу крик, и мне кажется, что это мой, когда в палату вбегают медсестры словно в черно-сером, лишенном цветов тумане. Руки тянутся ко мне, лица расплываются, к носу и рту прижимают кислородную маску. Мои рыдания приглушенно звучат в ушах, когда кто-то берет мою руку и сжимает. Моя мама. Она рыдает, ее горе смешивается с моим, и это все, что я чувствую.

Горе.

Невыносимое горе.

– Нет, - кричу я сквозь маску, когда игла вонзается в мой локоть.
– Нет!

Мой муж.

Мой муж и моя лучшая подруга.

Они вместе.

Медсестра удерживает меня, пока другая возится с капельницей. Я бьюсь и кричу, рыдаю, слезы застилают мне глаза.

Я просовываю руку под подушку и сжимаю синий гитарный медиатор, сворачиваясь в клубок и содрогаясь от душераздирающей боли. Лекарства текут по моим венам, делая все возможное, чтобы успокоить мой агонизирующий разум. Это не может быть реальностью. Я променяла один кошмар на другой.

Когда мои крики ослабевают до всхлипывания, я вспоминаю как почувствовала, что потеряла его, пока успокоительные препараты уносят меня прочь. Я вижу это в совершенно новом свете, мой самый большой страх оживает в ярких красках.

Джаспер и Эллисон стали жить дальше. Оставили меня позади, как призрак, привязанный к месту, которое больше никто не посещает.

Теперь я понимаю - мир не забыл обо мне.

Но они забыли.

ЧАСТЬ 2

ЖИЗНЬ - ЭТО НЕОБРАТИМЫЙ ПРОЦЕСС, И ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ БУДУЩЕЕ НИКОГДА НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ПОВТОРЕНИЕМ ПРОШЛОГО

– УОЛТЕР ЛИППМАН

ГЛАВА 33

На следующий день с перевязанной рукой и гудящей головой я следую за папой в его кабинет, горя желанием рассмотреть свое таинственное сокровище. Оно должно быть крутым - я это заслужил.

В конце концов, вчерашнее приключение привело меня в отделение неотложной помощи с растяжением запястья, этой ужасной повязкой и легким обезвоживанием. Как бы мне ни хотелось сразу же по возвращении отправиться в лабораторию, мама и папа настояли на том, что я не в состоянии играть в детектива, пока не отдохну.

Закрывая за собой дверь, я слышу, как звук эхом разносится по светлому, стерильному кабинету, где пахнет латексом и научными экспериментами. Вся комната кажется серьезной, как место, где раскрываются вековые тайны.

И, стоя посреди нее, я почти уверен, что вот-вот разгадаю одну из них.

Папа осторожно, чтобы не повредить каркас, ставит шкатулку на свой массивный дубовый стол. Грязь падает с боков, осыпаясь на папки из плотной бумаги, но верхняя часть по-прежнему покрыта толстым слоем грязи.

Мой взгляд останавливается на буквах, вырезанных на дереве: FOREVER.

Определенно подозрительно.

В то время как моя младшая сестра больше заинтригована нитями паутины, свисающими со шкатулки, я сосредоточен на содержимом. Она старая, из тех вещей, которые пахнут сырым деревом и секретами. Миниатюрный гроб.

Я наблюдаю, как отец изучает ее, глаза слегка прищуриваются, как будто он анализирует данные, переключаясь туда-сюда между предметом и своими мысленными заметками, как будто собирает воедино кусочки головоломки, которые видит только он.

– Что, по-твоему, внутри?
– спрашиваю я, опираясь бедром о стол.
– Старые любовные письма? Драгоценности? Мумифицированное тело?

Шкатулка не настолько большая, чтобы вместить тело, но там может быть голова.

Может быть, бедренная кость или две.

Папа усмехается, затем бросает на меня косой взгляд и проводит рукой по копне своих вьющихся каштановых волос.

– Почему у меня такое чувство, что ты хотел бы, чтобы это было последнее?

– Потому что я твой сын, а у тебя самая крутая работа в мире.

Его выражение смягчается, на лице проступает задумчивость.

– Это не всегда так.
– Он потирает ладони и вздыхает, кивая на что-то в другом конце комнаты.
– Подай мне вон тот набор инструментов. Тот, что с мелкими алмазными насадками.

Я беру изящный кейс и ставлю его на стол.

Отец выбирает инструмент с тщательностью хирурга, устанавливая на место тонкий резец.

– Это поможет нам вскрыть замок, ничего не повредив.

Мой пульс учащается, когда инструмент оживает, его звук - мягкое обещание открытий. Я завороженно смотрю, как папа проводит им по краю ржавого замка. Искры прыгают, как крошечные светлячки, а запах нагретого металла смешивается с запахом земли. Он делает паузу, чтобы оценить свои успехи, а затем аккуратно проходится еще раз.

С приятным щелчком замок открывается, и папа откидывается назад с торжествующей ухмылкой. Отложив инструмент в сторону, он поворачивается ко мне.

– Готов?

Большинство отцов, вероятно, захотели бы сначала сами заглянуть внутрь, опасаясь травмировать двенадцатилетнего сына отрезанным пальцем или коллекцией зубов, но только не папа. Может, он и не догадывается, что я с пяти лет тайком разглядываю его фотографии с места преступлений, но он знает, что я в курсе всех странных и неприятных подробностей его работы.

Я киваю, сердце колотится.

Наконец он открывает крышку, и из нее вырывается слабый запах плесени, словно призрак чего-то древнего. Внутри, укрытый тонким слоем истлевшего бархата, лежит…

Вау… что это?

Похоже на маленькие песочные часы, прикрепленные к потускневшей серебряной цепочке.

Стекло помутнело, и внутри что-то есть, но что именно, я не могу разобрать.

– Что за… - Я вздыхаю и протягиваю руку, но вовремя останавливаюсь.

– Можно я потрогаю?

Отец некоторое время изучает песочные часы, а затем кивает.

– Аккуратно.

Я осторожно беру их в руки, цепочка ощущается инородной в моих руках. Песочные часы маленькие, и они кажутся странно… живыми.

– Песочные часы на цепочке?
– Я наклоняю их, наблюдая, как медленно пересыпается содержимое.
– Как ты думаешь, для чего они?

Папа наклоняется ближе, нахмурив брови.

– Может, декоративные, а может, ритуальные. Трудно сказать.

– Это жутко.
– Я слабо улыбаюсь, поднося их к свету.
– Но мне нравится.