Необратимость

Розовая комната отделана чистым бархатом, от стен до диванных спинок и даже занавесок из бисера. Пурпурные и гвоздичные тона переливаются под яркими люстрами, а я, прочистив горло, опускаю мерцающую юбку своего платья ниже по бедрам.

Я задыхаюсь от предвкушения. Глубоко вздохнув, я поворачиваю к розовой комнате и подхожу к входу.

Бусины колышутся передо мной, как будто кто-то только что прошел сквозь них.

Я хмурюсь.

Шагнув вперед, я отодвигаю занавеску и заглядываю внутрь комнаты.

Никого.

Здесь никого нет.

Когда я вхожу, в комнате, слегка освещенной восковыми лампами, пахнет розами и ванилью, но остаточный аромат дыма и сандалового дерева щекочет мне нос. Пьянящая мужественность.

Замешательство заглушает всплеск адреналина, расправляя мои плечи, когда я выхожу из люкса и осматриваюсь, а затем направляюсь к противоположной лестнице. Я перегибаюсь через балкон, обхватывая пальцами железные перила, и вглядываюсь в шумный, переполненный зал.

У меня сводит живот.

Я замечаю его - он стремительно движется по периметру клуба, что-то доставая из кармана.

Я хочу окликнуть его, но не знаю имени. Я хочу кричать, вопить, умолять его вернуться, спросить, кто он и чего хочет.

Перестать убегать.

Перестать прятаться.

Но он не оглядывается.

Держась за перила, я судорожно выдыхаю, глаза затуманиваются. Два слога вырываются сдавленным шепотом, когда я смотрю, как он выхолит в боковую дверь и исчезает в ночи.

– Айзек?

ГЛАВА 40

Какого черта я делаю?

Дверь за мной с грохотом закрывается, заглушая музыку внутри. Через несколько секунд я исчезаю в темноте, зажав сигарету между губами и вдыхая никотиновый дым так, словно это первый вдох за последние несколько дней.

– Черт… - бормочу я на выдохе.
– Я почти сделал это.

Пристально глядя на выход, я жду, когда появится эта грива диких кудрей. В любую минуту она набросится на меня. Задаст тысячу вопросов, требующих ответов. Она будет изматывать меня, пока я не расскажу ей все, в чем не хочу признаваться.

Эту работу должен делать кто-то другой.

Это не должен быть я.

Это должен быть я.

Давление нарастает в моей груди, пока не становится трудно дышать. Причины, по которым я пришел, не включают в себя разговор с ней. Я мог бы легко держаться от нее на расстоянии вытянутой руки, и она никогда бы не узнала. Но наблюдать за тем, как она танцует - источая эту опьяняющую сексуальность, владея своим телом, - меня заводит. Настолько, что в минуту слабости я выложил шесть сотен за отдельную комнату и час ее времени.

А потом реальность навалилась на меня, и я исчез.

Я бы предпочел не анализировать это.

К тому времени, как моя сигарета превращается в обгоревший окурок, она так и не появляется.

У меня дрожат руки, как будто я целый год обходился без дозы.

Да. Я в полной заднице.

Каждый раз, когда она оказывалась рядом, я терял дар речи, так что главный вопрос заключается в том, способен ли я вообще говорить с ней так, как она ожидает. Мне нужна стена, чтобы вести интимную беседу с другим человеком?

Возможно.

Мысль о том, чтобы открыться без этого барьера между нами, вызывает у меня тошноту. Тогда это ничем хорошим не закончилось, так почему же сейчас должно быть иначе, когда я даже не уверен, что способен на такую связь?

Таннер считает, что прошедший год повлиял на мою психику, заставил меня немного свихнуться. Но это побочный эффект того, что я отрезал себя от общества и последовал за психопатом в глубины преступного мира.

Под землей есть лабиринт, где монстры процветают прямо под носом у общества. А на охоту вы идете туда, где живет ваша добыча. И становитесь похожим на нее. Возможно, если бы я был более сильным человеком, более привычным к свету, я мог бы одевать этот камуфляж на время, а на следующий день сбрасывать его. Но я был рожден во тьме, и когда она увидела, что я возвращаюсь домой, то раскрыла свои объятия и с радостью приняла меня обратно.

Мне стало еще труднее вспомнить, как существовать среди обычных людей. У меня никогда не получалось, а теперь я даже не знаю, с чего начать. Как завязать обычный разговор.

Что я должен сделать, подойти и представиться?

Возможно, она думает, что я - то, что ей нужно, но не уверен, что ей понравится то, что она обнаружит.

Я достаю из пачки еще одну сигарету, погружаясь в пучину сожалений и ненависти к себе, когда что-то вибрирует у меня на бедре. Раздражение. Мой чертов телефон.

Мне не нужно гадать, кто звонит - этот номер есть только у одного человека.

Достав телефон из переднего кармана, я подношу его к уху, не отрывая взгляда от облупившейся черной краски задней двери.

– Что?

– Перестань рычать. Ты бы скучал по мне, если бы я не звонил.

Мои плечи расслабляются.

– Я сказал одно слово. Как это может быть рычанием?

– Все дело в тоне, Портер. Ты говоришь, как рассерженный подросток.

Я бросаю окурок на землю и давлю его каблуком.

– Отвали, я работаю, - бодро произносит мой голос.

– Преследование бывшей модели сложно назвать работой.

– Я ее не преследую.

– Скажи это запретительному ордеру, которым она тебя прихлопнет, если ты не объяснишься с ней в ближайшее время.

– Я выше этого.
– Я не говорю ему, что чуть не сделал это сегодня. Как рушится моя решимость каждый раз, когда я оказываюсь рядом с ней.
– Она не знает, что я здесь.

Да, я полон дерьма.

– Дай мне поговорить с ней. Или сам расскажи ей правду. Эта женщина не отпускает меня с крючка, потому что я не могу дать ей ответы, когда она чертовски хорошо понимает, что что-то происходит. Она не идиотка.

– Конечно, она не идиотка, - огрызаюсь я. Моя жизнь была бы намного проще, если бы она была ей. Но тогда она не была бы Эверли, и я был бы к ней равнодушен.
– Мне не нужно, чтобы ты с ней говорил.

– Полегче, убийца. Это ее право - знать, что она может быть в опасности. Кроме того, это позволит нам перевезти ее в безопасное место. Обеспечить ей хоть какую-то защиту.

– Я– ее защита.

– Да, только именно из-за тебя она в опасности.
– Он говорит это тем мягким тоном, который использует, когда хочет сказать что-то, что мне не понравится. Но я уже знаю. Я играл с огнем. Обрушивал ад на своего врага. Думал, что мне больше нечего терять.