Неживая, Немертвый

— Вампир? — подсказал граф.

— Как трус! — рявкнула Дарэм. — Вы, кроме себя, вообще никого не любите, но со своим невероятным апломбом считаете, будто можете понять, что это такое — лишиться всего, что делало вас собой! Будто вы на самом деле знаете, каково мне!

Как раз граф прекрасно понимал, как чувствуют себя люди, разом лишившиеся всего — близких, дома, прежнего образа жизни и самой жизни в целом. Однако у него было гораздо больше времени, чтобы смириться со своими потерями и принять их, как данность.

— Если все, что делало тебя тобой, заключалось в другом человеке, Нази, это означает лишь то, что твой муж совершил в своем стремлении защитить тебя глобальную ошибку, — граф покачал головой. — Он научил тебя всему, кроме того, как жить, не опираясь на него.

— Не смейте, — рука Дарэм потянулась за стоящим на столе канделябром, и фон Кролок понял, что дальнейшие крики его собеседнице не помогут. Бушующие на ментальном уровне волны стали ощутимо ниже, и в таких обстоятельствах граф, пожалуй, уже мог попробовать взять их под контроль, коль скоро сама Нази это сделать была явно не в состоянии.

— Остановись, — мягко велел он, одновременно с этим усиливая давление на бьющийся в эмоциональной агонии разум фрау Дарэм. — Не нужно. Этим ты ровным счетом ничего не добьешься.

Двигаясь плавно и неторопливо, фон Кролок приблизился к Нази, всматриваясь в ее искаженное гневом лицо.

— Я знаю, тебе больно, — сказал он. — Уверен, ты не хотела бы слышать от меня подобных слов, равно как не хотела бы слышать их от кого бы то ни было. Однако, фрау Дарэм, кто-то должен был раньше или позже взять на себя эту малоприятную обязанность и сообщить тебе простую истину. А истина в том, что люди умирают. Все, даже сильные и талантливые. Даже те, кого ты любишь и в ком нуждаешься, не застрахованы от этой участи. Ты сама не раз говорила мне, что вас обучают спокойно относиться к смерти, как своей, так и чужой, поскольку никто из вас не знает, переживет ли он следующий день. Так отпусти его, наконец — это лучшее, что ты можешь сделать для вас обоих.

— Я не могу, — обессиленно откликнулась женщина.

— Позволь мне усомниться в этом. Учитывая, на что ты, оказывается, способна ради достижения цели, и то, что я знаю о тебе — это вполне посильная задача. Осталось только решиться, потому что все, что тебе мешает — это страх. Ответь, чего ты боишься, Нази? — если что-то и изумляло фон Кролока, так это то, что Дарэм так и не заплакала, хотя для женщин это являлось более чем естественным и, возможно, даже необходимым проявлением горя.

«Я не женщина, Ваше Сиятельство — отчетливо вспомнились ему сказанные несколькими часами ранее слова Нази. — Я некромант».

Был ли в жизни и посмертии Винцента фон Кролока хотя бы один человек, который согласен был бы пожертвовать всем ради того, чтобы он продолжал жить, как согласна была это сделать Нази ради Винсента Дарэма?

— Прекратите, пожалуйста, — попросила женщина. И пояснила: — Я же чувствую, что вы вмешиваетесь.

— Порой так трудно иметь дело с излишне наблюдательными людьми… — посетовал граф, осторожно отпуская зов, и Нази с сожалением ощутила, как пропадает эта мягкая, успокаивающая пелена чужого сознания, на несколько минут накрывшая ее разум, точно надежный защитный купол. Но именно так все было честно, и только так Дарэм полностью могла быть уверена, что все ее решения, мысли и поступки принадлежат ей самой.

Мужчина внимательно рассматривал Нази, точно хотел увидеть что-то, понятное ему одному. Да и кто вообще способен понять мысли трехсотлетнего вампира?

Единственного, кто, кажется, оказался в полной мере способным понять ее саму.

Когда тонкие, худощавые руки Дарэм коснулись затейливой вышивки на его камзоле, фон Кролок коротко вздохнул. Он был абсолютно уверен, что его ментальное воздействие здесь абсолютно ни при чем, и это знание было странным.

— Если я отпущу его, что тогда у меня останется? — тихо спросила Нази, и граф понял, что это и есть ответ на вопрос, чего на самом деле боится видавший виды некромант.

— Не имею ни малейшего понятия, фрау Дарэм. Но я уверен, что ты никогда не выяснишь этого, если не попробуешь, — холодные пальцы вампира почти невесомо коснулись ее щеки, серебристо-серые глаза, в которых отражались отблески потрескивающего в камине пламени, оказались слишком близко, и, когда холодные губы графа легко коснулись ее собственных, Нази отчетливо поняла, что этот бой, а, возможно, и саму эту войну она все-таки проиграла.

========== Сообщающиеся сосуды ==========

Поцелуй вампира был невесомым, почти формальным и, в самом прямом смысле этого слова, холодным. Фон Кролок ни на чем не настаивал, однако не отстранялся, и Дарэм безо всяких слов понимала, что граф в очередной раз предлагал ей выбрать самой — если она сейчас сделает шаг назад, осторожная хватка рук, способных одним движением переломить человеку позвоночник, исчезнет. А потом они оба сделают вид, что этого — еще даже не поцелуя, а всего лишь приглашения к поцелую — никогда не было. Нази не сомневалась — у фон Кролока виртуозно получается «забывать» подобные вещи.

Разумное решение было одно — отступить, спастись бегством, вспомнить о том, что у человека и вампира, сколь бы ни было велико их сходство друг с другом, нет, и не может быть никакого подобия… отношений. Никогда.

Дарэм вздохнула, обвивая руками шею графа и тем самым с преступной беспечностью уничтожая последний свой шанс на освобождение — ответ был дан и прекрасно понят.

Поцелуй, на этот раз уже настоящий, обрушился на Нази, сметая саму мысль о возможном сопротивлении, и под давлением этой лавины хаотичный поток болезненных воспоминаний, сомнений и страха застыл, кристаллизуясь, превращаясь в непробиваемо-твердое, сверкающее четкими гранями нагромождение ледяных торосов.

А еще оказалось, что холод способен обжигать не хуже огня.

Открыв глаза — и когда она только успела зажмуриться? — Нази обнаружила, что фон Кролок смотрит на нее в упор, и этот взгляд смутил ее куда сильнее, чем сам поцелуй.

«Какого черта я делаю?»

«Поздно, фрау Дарэм… — длинные пальцы графа зарылись в ее волосы, и на пол посыпались шпильки. — Нужно было бежать, пока я давал тебе такую возможность».

Грудь Нази тяжело вздымалась под тканью наглухо застегнутого платья, скулы порозовели, и граф отчетливо слышал, как бешено колотилось ее сердце. Тонкие руки путались в складках его плаща, в тщетной попытке справиться с застежкой, и фон Кролок, слегка отстранившись, привычно расстегнул ее, позволив черной бархатной ткани с шелестом упасть на пол. Он делал это каждый день вот уже триста лет, но делать это для Дарэм было непривычно — давно позабытые за ненадобностью ощущения.

Возиться с крючками графу совершенно не хотелось, и Нази не то коротко вздохнула, не то всхлипнула, когда пошитое из плотной шерстяной ткани платье под пальцами фон Кролока с треском расползлось по шву, точно было сделано не более, чем из папиросной бумаги. Участь нижних юбок и рубашки также оказалась незавидна, и женщина мгновенно покрылась мурашками.

«Ты что творишь?!»

Кожа под ладонями была теплая, немного влажная, тонкая — граф напомнил себе, что смертное тело очень хрупко и требует весьма бережного обращения.

«Тебе кто-нибудь говорил, что серый цвет тебе удивительно не к лицу?»

Ее кровь пахла полынью и ладаном — этот запах щекотал вампирское обоняние, странным образом волнуя и притягивая, но не вызывая настойчивого желания немедленно впиться клыками в беззащитно подставленную под его поцелуи шею. Дарэм совсем не думала об осторожности, прижимаясь к нему всем телом, цепляясь за него, словно за единственную опору, и именно этого добивался граф, предлагая ей то, чего не предлагал никому вот уже пару столетий.