Обращенный в Яффе
Шрифт:
– А если нет?
– Не выходит из комнаты. Гарри приносит ей еду и ставит под дверь. У нее богатые родственники в Америке, присылают деньги.
– Я выпил еще глоток пива и спросил: - Что же ты будешь делать у себя в Канаде? Ведь там некого обращать.
– Да. Все равно никто в Него не верит. Закрыли перед Ним двери и окна и сидят у телевизоров. И это для них глас Божий.
Он вдруг заснул - мгновенно, как ребенок, просто голова его упала на стол, а я в последний момент поймал бутылку с пивом, которая выскользнула у него из руки. Гарри спал, и мне не хотелось его будить; я заглянул в регистрационную книгу и увидел, что Шон живет в седьмом номере. Попытался
Я постучал в дверь комнаты номер семь, и через минуту мне открыла какая-то женщина.
– Прошу прощения, - сказал я.
– Священник этот, который спит внизу, пьяный в доску, ваш муж?
– Да, - сказала она.
– Я хотел его приволочь, - сказал я.
– Но не потянул. Он тяжелый, а я несколько ночей не спал.
– Разбуди портье, - сказала она.
– Принесите его и разденьте.
– Таким тоном будешь со мной говорить, когда у тебя на счету заведется двести тысяч долларов, - сказал я.
– Тащи сама.
Я развернулся, а она пошла за мной. Мы взяли Шона под руки и приволокли в комнату. Я положил его на кровать.
– Хоть ботинки с него сними, - сказал я.
– Нет. Это он захотел ехать сюда и обращать евреев. Сперва его освистали в Хайфе, потом в Тель-Авиве, потом в Беэр-Шеве. Осталось еще какое-нибудь место, где бы его снова могли освистать?
– Вроде нет. Его еще освищут. Но уже у вас дома. Неужели ему никого не удалось обратить?
– Никого. Во всей стране не нашлось ни единого человека. А я сидела, когда он читал свои проповеди, и смотрела, как над ним смеются. А теперь его отозвали. Наш пароход придет через месяц.
– Сними хоть ботинки.
– Нет.
Я расшнуровал его туфли и расстегнул рубашку, но он даже не пошевелился. И не пошевелился, когда я подсунул подушку ему под голову.
– Для клирика он малый хоть куда, - сказал я.
– Давно так пьет?
– Месяца два. С тех пор, как его в какой-то там раз освистали. Есть здесь кафе, где можно посидеть до утра?
Я посмотрел на часы.
– Уже утро.
– Не хочу быть с ним в одной комнате. Я ему говорила, чтобы пьяный не приходил.
– Это я виноват. Он спал себе в холле, голова на столе. Я подумал, что церковному начальству незачем такое про него знать.
– Они знают то, что им важно знать. Он не спас ни одной души.
– Ошибаешься, - сказал я.
– Он спас собственную душу. Убедился, что есть еще люди, которые не желают отрекаться от своего Бога. Для него это должно быть самым главным. Спокойной ночи.
Я закрыл за собой дверь и поднялся наверх. И, засыпая, подумал о бедном миссионере, уговаривающем рожденных на этой земле людей отречься от своего Бога; и еще подумал, что приходилось испытывать ей - сидящей, вероятно, в первом ряду и из вечера в вечер слушающей, как смеются и свистят те, кого он уговаривал; потом я заснул.
Мы с Робертом сидели на диване, а этот человек и его жена уселись напротив.
– Ну и как это будет выглядеть?
– спросил хозяин дома. Я его когда-то раньше видел; пятидесятилетний бандюга, который заработал достаточно, чтоб завязать.
– Я вам уже говорил, - сказал Роберт.
– От вас потребуются только небольшие инвестиционные затраты, а выручку потом поделим на три части.
– Сколько вам нужно?
– Пятьсот фунтов.
– Пятьсот фунтов для Израиля многовато.
– Одна собака обойдется фунтов в сто. В последний раз мы заплатили за пса восемьдесят, да еще пришлось его откармливать,
а то он был тощий, как святой Симеон Столпник.– Остается четыреста.
– А гостиница? А еда? А если понадобится пригласить невесту на чашечку кофе?
– Я думал, дело поставлено так, что платить будет она.
– Умоляю: не учите меня. Конечно, платить будет она. Но вся штука в том, что малый готов истратить последний грош, лишь бы сделать ей приятное. Ему плевать, что завтра придется класть зубы на полку. Он думает только о сегодняшней ночи, когда она подарит ему счастье. Необузданный нрав. Последний романтик. Не понимаете?
– Да ведь за такого мужчину никто не пойдет, - сказала жена хозяина дома.
– С таким хорошо провести одну ночь, а не всю жизнь, - и обратилась ко мне: - Выпьете что-нибудь?
– С удовольствием, - сказал я.
– Нет, - сказал Роберт.
– Ему нельзя пить.
– Почему?
– Отекает. Слишком много раньше пил. Почки сдают. А у него на лице должна быть печать страданий. Бессонные ночи, тоска по настоящему чувству, нравственные терзанья. Неужели не понимаете? Хотите, чтоб я выдавал этих женщин за человека, который смахивает на Винни-Пуха? Попробуйте сами такое провернуть. А я погляжу со стороны. Готов в любой момент дать вам взаймы денег на обратный билет в Тель-Авив.
– И вы собираетесь всучить его женщине, которая будет знать, что у него больные почки?
– Она этого знать не будет. Может, вы полагаете, я ей об этом доложу? Я похож на такого идиота, да? Или думаете, прихвачу с собой его реакцию Вассермана? Неужели вы так думаете?
Роберт умолк; они все переглянулись. Я смотрел в окно; дождя сегодня не было. На улице перед домом росло дерево, названия которого я не знал, и я подумал, что хорошо бы через месяц прийти и поглядеть, какое оно в цвету. Но потом вспомнил, что Роберт всегда заставлял меня сравнивать женщин с молодыми деревьями весной, и повернулся к окну спиной.
– Сколько вам лет?
– спросил хозяин.
– Тридцать два.
– Я бы дал вам по крайней мере на десять больше.
– Можете и впредь так считать. Мне все равно.
– Зато мне не все равно, - сказал он.
– Если вы всерьез хотите, чтобы я участвовал в этом деле.
– Да ведь лучше расклада не придумаешь, - сказал Роберт.
– Боже, ну как же вы ничего не понимаете! Во- первых, у этих его невест климакс закончился еще во время русско-японской войны. Во-вторых, каждой хочется, чтобы малый выглядел хотя бы не моложе ее. Посмотрите на него и посмотрите на этих молодых актеров. Они все дети: Делон, Дин, и этот чертов Брандо тоже как огурчик, хотя изо всей этой банды один что-то умеет. А теперь поглядите на него. Это больной человек. С телом у него все в порядке, больна душа. Впрочем, вам этого не понять.
Он замолчал. Все трое застыли, уставившись на меня. Мне на них смотреть не хотелось; я опять взглянул на дерево за окном, и опять мне припомнилось, что все эти наши невесты, из которых давно сыплется песок, похожи на молодые деревья весной. И что мне нужно их сравнивать с соловьиной песней, с тихим утром и с чем-то еще - с чем, я уже забыл, но Роберт помнил.
– Если б он отпустил длинные волосы, выглядел бы гораздо моложе, - сказала хозяйка дома.
– Он должен выглядеть так, как выглядит. О своей внешности он не заботится. Вы знаете, что я не позволяю ему пользоваться одеколоном после бритья? Бреется он, потому что надо бриться, а на остальное ему плевать. Он любит только свою собаку и память о своей девушке, которая от него ушла.
– Роберт повернулся ко мне: - Давай фото.