Обращенный в Яффе

Я перебил его:

–  Уже знаю. Но почему Ибрагим не поворачивается?

–  Зачем ему поворачиваться? Может, он счастлив именно потому, что не должен смотреть на нас, людей.

–  И мне б так хотелось.

–  Не думай сейчас об этом. И не впадай в экстаз, когда говоришь о Боге. Помни, что ты Его пока только ищешь.

–  А найду в тот день, когда мы купим новую собаку и поедем в Эйлат, точно?
– сказал я и спустился вниз. Шона не было.

–  Где он?
– спросил я у Гарри.

–  Тоже пошел за сигаретами, - ответил Гарри.
– Роберт рассказал мне про вашу идею. Это свинство.

–  Сообщи это ему.

–  Не уверен, что я так не сделаю.

–  Послушай, Гарри. Я в этой гостинице ищу Бога, а нашел пока только комнату, которую портье в мое отсутствие сдает по часам проституткам. Одна из них даже случайно оставила драные чулки. Но так получилось, что ни хозяину гостиницы, ни прокурору об этом ничего не известно. И что ты на это скажешь?

–  Чайку не хочешь? Это тебя подбодрит.

–  Зачем? Я прекрасно себя чувствую.

–  Бесплатно, - сказал Гарри.
– Ведь мы друзья. Я тебе принесу чая с лимоном.

–  Читай свою книжку.

–  Насчет Шона я просто пошутил.

–  Очень благородно с твоей стороны.

Вернулся Шон, сел на свой стул.

–  Принеси-ка мне стул, Гарри, - сказал я.
– Не на стол же садиться.

Гарри встал и отправился за стулом. Тут вошла Луиза и остановилась в дверях.

–  Поверни лампу к стене, - сказала она.

–  Лучше я ее погашу, а ты подымешься наверх.

–  Нет. Я хочу показать ему свою фотографию, - сказала она. Я заметил, что она здорово набралась; она ходила вниз, в тот бар, возле которого стоял Ибрагим, и сидела там в углу, где ее никто не видел.

–  Ты ему уже показывала, - сказал я.
– Не далее как вчера. Пересняла фотокарточку?

–  Нет. Боюсь. А теперь погаси свет, я пойду наверх.

Я погасил свет, а она прошла мимо нас, и когда я услышал, как хлопнула дверь, снова зажег лампу. Гарри вернулся и поставил мне стул.

–  Есть одна вещь, которую я не понимаю, - сказал я.
– Как-то я читал книгу, название забыл. Там написано, что из всех учеников особенно сильно любил Христа Иуда, но он не верил в успех борьбы, которую вел Христос. Он верил в Варавву и думал, что, когда Христа начнут истязать, тот сотворит чудо и освободит свою страну.

–  Это всего лишь гипотеза, - сказал Шон.
– Ни в одном из признанных церковью Евангелий нет ни слова насчет отношения Иуды к Варавве. Таких книжек можно написать сколько угодно.

Он был прав; эту историю выдумал Роберт, а я ему немного помог. И у Роберта стояли слезы в глазах, когда он говорил о том, что переживал Иуда, поняв, что измена - всегда измена, и даже зарыдал, коротко и бурно, а я тогда понял, что Роберт - алкоголик и пьет тайком от меня; только алкаши способны так рыдать и мгновенно успокаиваться.

–  И все же я верю, что Иуда любил Его больше, чем остальные, - сказал я.
– Точит меня это, пойми. Почему только он один наложил на себя руки, когда Его не стало? Другой, например, от Него отрекся, и хоть бы что.

–  Почему тебя это мучит?

–  Не могу так, с ходу, тебе объяснить, - сказал я.
– Чтоб ты понял, почему я о Нем думаю, пришлось бы рассказывать еще целых тридцать два года. Но, возможно, все было не так. Возможно, именно Иуда любил Его сильней, чем другие ученики, и ненавидел себя за то, что не может любить еще сильнее и продолжает верить в насилие и Варавву.

–  Ты читал все Деяния Апостолов?

–  Да, - сказал я.
– Но не нашлось никого, кто бы мне объяснил то, чего я сам не могу понять.

–  Я объясню тебе все, что хочешь.

–  Слишком поздно мы с тобой встретились, - сказал я.
– Послезавтра я уезжаю в Эйлат. Получил работу на руднике Тимна.
– Я встал и протянул ему руку.
– О'кей, Шон. Жаль, что мы не познакомились раньше. Я бы принял крещенье из твоих рук.

Стакан, который он держал, выпал, а это было уже его последнее бренди.

–  Ты хочешь креститься?
– спросил он.

–  Да, - сказал я.

–  Почему ж ты так долго ждал?

–  Шон, - сказал я.
– Если человек нуждается в Христе, он готов ждать Его всю жизнь. Мне скоро тридцать три. Христос в моем возрасте умер, а я хочу в Его возрасте начать жить, как Он учил. Подожди, я принесу еще выпить.

Я пошел наверх; Роберт по-прежнему стоял у окна. Когда я вошел и полез за бутылкой, он обернулся.

–  Где вы?
– спросил он.

–  Нагорная проповедь.

–  Помнишь, что дальше?

–  Буду дальше приставать к нему с Вараввой и Иудой…

Он перебил меня, побледнев от злости:

–  Нет, идиот. Ты должен сказать: я пришел к заключению, что Он - единственное существо, которое можно любить вечно. Ну почему тебя нельзя ни на секунду оставить одного?

–  Да это же цитата из Достоевского. Глядишь, сообразит.

–  Не сообразит. Да и никто не говорит своими словами. Все тыщу лет повторяют одну и ту же белиберду. Неужели непонятно, что, если бы Бог был, мы б с тобой не могли прожить ни дня?

Я подошел к нему, и на меня пахнуло перегаром.

–  Я всегда подозревал, что ты пьешь тайком от меня, - сказал я.
– Но это твое личное дело. Я хочу сказать о другом. Возможно, мы еще живем, и исключительно потому живем, что там, наверху, есть Он. Хотя, может, это и не так. Может, мы оба правы.

–  Вот кто прав, - сказал Роберт и указал на Ибрагима, который стоял лицом к стене и не оглядывался, когда мимо проходили женщины и когда к нему приставали мужчины.
– Во всем городе прав только один этот человек.

–  Забыл, - сказал я.
– Так что мне говорить дальше?

–  Что Он - единственное существо, которое можно любить вечно.

Я взял бутылку и пошел к двери. С порога обернулся и посмотрел на вспотевшее и перекошенное лицо Роберта.

–  Если когда-нибудь представится случай тебя пристрелить, я это сделаю, - сказал я.
– Если только смогу.

–  А почему не сможешь?

–  Мне б хотелось повстречать в этом городе человека, который бы дал за тебя восемьдесят или сто фунтов. Столько, сколько мы платим за собак. Если такой найдется, я продырявлю тебе башку. А потом отправлюсь за тобой следом.