Обращенный в Яффе

–  Цифры есть?

–  Дай мне двухместный номер, - сказал я.
– Положить два фунта на стол или на пол, поближе к тебе?

–  Положи на стол, - сказал он, и тогда я помог ему встать. Он дал мне ключ.

–  Вообще-то надо бы тебя выгнать, - сказал он.

–  Конечно. Но, во-первых, я научился этому у тебя; а во-вторых, хозяин гостиницы сейчас в Америке, так что ты сможешь эти два фунта заначить.
– Я пошел было наверх, но в дверях обернулся.
– Ты начинаешь делать исключения, Гарри, - сказал я.

–  Никаких исключений. Все платят вперед.

–  Я не про то. Я про малого, который сидит рядом с тобой и пьет. Почему ты не разрешил сесть Роберту?

–  У этого человека есть номер. Он принес себе стул и спросил, нельзя ли возле меня посидеть. Не может спать по ночам. Он миссионер.

–  Странно, - сказал я.
– У кого-кого, а уж у него должна быть чистая совесть. Говорят, против бессонницы нет лучше средства.

–  Если б и вправду так было, ты бы до конца жизни глаз не сомкнул, - сказал Гарри.

–  Я только повторяю то, что слышал. Он говорит на иврите?

–  Только по-английски.

–  Скажи ему, чтобы пошел к блядям. Может, после этого заснет.

–  Он тут с женой, - сказал Гарри.
– Отчего, думаешь, сидит у меня и пьет? Не хочет ей мешать.

Мы с Робертом пошли наверх; Роберт рухнул на кровать, а я вытащил из кармана все три гамбургера и положил на свой ночной столик. А потом откупорил бутылку пива и стал смотреть сквозь дождь на человека, который торговал жареным мясом, но дождь был слишком сильный, чтобы можно было разглядеть его лицо; так что я видел только свет и его белый колпак.

–  Что это?
– спросил Роберт.

–  Гамбургеры, - сказал я.

–  Недурная жратва.

–  Смотря на чей вкус. Гамбургер неплохо перехватить, когда у тебя две минуты времени и надо бежать дальше.

–  Я три дня ничего не ел, - сказал Роберт.

–  Лежи себе спокойно и не двигайся, - сказал я.
– Чтоб не терять калорий. Если когда-нибудь соберешься снимать кино с президентом Зискиндом и это будет фильм о ребятах, которые сидят за решеткой, не вздумай заставлять их бегать по камере и рассуждать о жизни и смерти. В тюряге нужно как можно больше лежать. При каждом движении теряешь калорию. Тебе следует это знать. Ведь ты у президента Зискинда консультант по художественной части. Просто лежи спокойно и старайся заснуть. Во сне не чувствуешь голода.

–  Я не могу спать, когда в желудке пусто.

–  Я тоже.

–  Но сегодня ночью ты голодным не останешься.

–  Это уж точно. Только тебе какая корысть? Ты-то сыт не будешь, если я скажу, что нажрался.

Дождь на минуту стих, и тогда я увидел, что какие- то двое прицепились к негру. Негра я знал; он был одним из тех, которые вечером стояли перед кинотеатром и ждали пятого. И, видимо, этот пятый пришел, и негр получил свою порцию гашиша.

–  Странно, - сказал я.

–  Что?

–  Негр этот, Ибрагим, курит гашиш и пьет. А ведь говорят, среди алкоголиков почти нет наркоманов.

–  Я три дня не жрал, - сказал Роберт.

–  Не думай об этом, - сказал я. И принялся за второй гамбургер; жевал не спеша, запивая пивом прямо из горлышка.
– Я однажды не ел одиннадцать дней. А потом приглядел одного богатого американского туриста, который ходил в ночной бар на Ярконе танцевать со шлюхами, и подстерег его, когда он возвращался, нализавшись, к себе в гостиницу. Подошел и ударил, но был слишком слаб и, когда он меня толкнул, упал, а подняться уже не хватило сил. Тогда он наклонился надо мной и посветил в лицо газовой зажигалкой. А потом пошел дальше. У тебя случайно нет соли?

–  Нет. Зачем тебе соль?

–  Гамбургер несоленый, - сказал я.
– Вообще-то у меня нет аппетита. А до завтра он засохнет.

–  Если хочешь, я спущусь за солью к Гарри.

–  Нет. Ты должен лежать спокойно. Я ведь тебе сказал, что при каждом движении человек теряет калорию. Сколько дней ты не ел?

–  Три.

–  Это еще пустяки. Увидишь, что с тобой будет через неделю. Начнутся галлюцинации, а потом поллюции, во что даже трудно поверить. Я спрашивал у разных врачей, почему у человека, который подыхает с голоду, бывают поллюции, но ни один не смог мне ответить. Просто твой организм, как порядочный, избавляется от всего, чему надлежит остаться здесь, на земле.

Я покончил со вторым гамбургером и опять отхлебнул из бутылки пива'. Те двое на углу теперь держали негра за руки, и один из них бил его по лицу, а я видел, как Ибрагим, который был на голову выше бьющего, изворачивается всем телом, но тот всякий раз попадает в цель, хотя меньше ростом и легче.

–  Н-да, - сказал я.
– Турист, стало быть, пошел дальше, а я поплелся на пляж, чтоб немного поспать. Там кантовался один псих, который днем караулил шезлонги и тут же ночевал все лето, а я к нему ходил, и он разрешал спать на шезлонге до самой зари. Я потащился к нему, и он дал мне шезлонг, но меня быстро разбудили. Малый, которого я зацепил, привел с собой двух дружков, и они поинтересовались, что я предпочитаю: пойти в полицию и признаться в нападении с целью грабежа или прокатиться с ними за город. У них, понимаешь ли, имелся джип.

Я подошел к окну и открыл его. Те двое, на углу, уже угомонились, а негр стоял, повернувшись к стене. Я часто видел его ночью стоящим неподвижно лицом к стене; не знаю, что на него нападало.

–  Ты зачем открыл окно?
– спросил Роберт.
– Здесь ведь хороший воздух.

–  Я разве говорил, что собираюсь проветривать?

–  Тогда почему тебе понадобилось открывать?

–  Потому что дождь перестал, - сказал я и высунулся наружу.
– Может, высмотрю какую собаку.

–  Собаку? Сейчас? Собака нам понадобится дай бог через месяц.

–  Мне она понадобится сейчас, - сказал я. И продолжал, повернувшись к нему спиной, глядеть в темноту; но видел только негра, который стоял лицом к стене, неподвижный, как дерево в глубокой долине, где не бывает ветров и бурь; никакой собаки я не увидел.
– Нет ни одной, - сказал я.
– Все спят. Я бы тоже спал, если б мог.

–  И я тоже.

–  Спи. Погасить свет?

–  Все равно не засну. Не жрал три дня.

–  Н-да. Давай я тебе доскажу. Значит, когда они прикатили за мной на этом джипе и спросили, что я предпочитаю: прогулку с ними или визит к прокурору, который пришьет мне попытку нападения с целью грабежа, я сказал, что поеду с ними. Тогда они вывезли меня за город и привязали к раме джипа, а один достал тряпку и сказал, что тот, обиженный, сам со мною поговорит. Я сказал, что самосуды запрещены. А он мне сказал, что они все обдумали еще до того, как я их проинформировал, и обработают меня так, что ни малейшего следа не останется. И сказали, что в таких случаях надо бить через мокрую тряпку, а я им сказал, что у них нету воды. Тогда они по очереди помочились на эту тряпку, обмотали мне рожу, а потом тот, на которого я напал, час лупил меня по щекам. Но они были правы.

–  Нет, - сказал Роберт.
– Не были они правы. Им следовало тебя простить. Ведь ты был голоден.

–  Я не это имел в виду, когда сказал, что они были правы. Мне пообещали, что не оставят следов, и следов не осталось.
– Я высунулся и увидел собаку, бегущую посреди улицы с поджатым хвостом.
– Есть, - сказал я.

–  Кто?

–  Пес.

–  Зачем тебе пес? Хочешь убить пса задаром?

Я повернулся к нему и показал гамбургер, который держал в руке.

–  Ты, видать, спятил, - сказал я.
– Вспомни, как я болею, когда приходится в них стрелять! Я уже полчаса высматриваю собаку, чтобы бросить ей гамбургер. С тремя враз мне не справиться.