Одного поля ягоды

Нотт, не сказав ни слова, продолжил писать. Он зевнул, перевернул страницу и почесал нос. Его перо металось слева направо в своём непрерывном путешествии по развёрнутому пергаменту.

— Прошу прощения, — потребовала Гермиона… вежливо.

Трэверс покашлял.

Нотт тяжело вздохнул, продолжая писать:

— Посмотрим, смогу ли я разыграть партию по ролям вполовину времени. «Что ты здесь делаешь, Нотт?» А на что это похоже? Я здесь, в библиотеке, с книгами и пергаментом. Должно быть, я занимаюсь, Грейнджер. Что это ещё может быть? — он поочерёдно переходил на высокий девчачий фальцет. — «О-о-о, не-е-ет, но это же не для экзамена, почему ты учишь что-то, что не будут проверять?» Только идиот позволит функционерам Министерства определять за него, что ему стоит или не стоит учить. «Но я не идиотка, Нотт! Риддл думает, что я ужасно умная!» Тогда тебе стоит понять, что я делаю, и оставить меня в покое, спасибо.

Вот, — сказал Нотт, — как я справился, Трэверс? Я не смог взять достаточно высокий тембр, но вполне уверен, что ритм и характер попали в яблочко.

— Получилось достаточно близко, — ответил Трэверс. — Мне понравилось «О нет!». Хороший штрих, но ты его чуть-чуть подрастянул. Если у тебя есть что-то на Риддла, покажи мне, когда мы будем в спальне одни. Не перед Лестрейнджем или Эйвери: ты знаешь, что они выслуживаются за медальку каждый раз, когда видят безнаказанное преступление.

Гермиона свирепо посмотрела на него:

— Я думала, вы с Томом друзья. Как ты можешь о нём так говорить?

Трэверс и Нотт обменялись выразительными взглядами друг с другом.

— Он великий волшебник, — сказал Трэверс. — Конечно, я его уважаю. И восхищаюсь им тоже. А кто нет? Но, постараюсь быть деликатным, я признаю, что мне не терпится спать в собственной спальне в следующем году, а не делить её с ним и остальными мерзкими мужланами.

— Lese-majeste{?}[(прим. автора) перевод — «обиженное или оскорблённое величие». Исторический закон, считающий преступлением оскорбление (в т.ч. устное, прим. пер.) правящего государя, монарха или «Принца». Нотт знает наверняка, что именно он подразумевает.] умер после Статута, но Риддл из тех, кто единолично пытается его вернуть, — сказал Нотт. — По крайней мере, у него есть одно положительное качество — не являться индивидуумом, ответственным за «Носок»{?}[(прим. автора) прошлый инцидент в спальне мальчиков Слизерина, когда Трэверс наступил в носок, которым мастурбировали, и никто не знает, кто сделал это.], — Нотт содрогнулся. — Я точно уверен, что это был не Риддл.

— Не мог быть, — согласился Трэверс. — Он бы не стал растрачивать это на жалкий носок, мне кажется.

— Что за «Носок»? — спросила Гермиона. — Нет-нет, это сейчас неважно. Уверена, что это безответственный тайный ритуал посвящения Слизерина или вроде того. Что такого важного в Визенгамоте, что ты тратишь ценное время подготовки к экзаменам на это? — она перевернула обложку книги, которую читал Нотт, быстро одёрнув руку до того, как Нотт смог бы ударить её обложкой наотмашь. — Ты изучаешь прецеденты успешных преступных осуждений. В любой другой день я могла бы предположить, что ты собираешься подать в гражданский суд против кого-то или кто-то подал иск против тебя, потому что, рассуждая здраво, это самое серьёзное юридическое дело, в которое может быть вовлечён школьник, даже если он взрослый. Но это же настоящие уголовные процессы… О нет, — ахнула она и внутренне скривилась, потому что сатирическое представление Нотта, честно говоря, оказалось не так уж далеко от правды. — Ты что-то натворил, не так ли?

— Я не сделал ничего, за что меня бы арестовали, иначе я бы тут не сидел прямо сейчас, — загадочно сказал Нотт. — Если бы я и сделал что-то, я бы не преминул сказать, что Риддл сделал ещё худшее. Давай просто сойдёмся на том, что я принимаю здравые меры предосторожности. С учётом нашей дуэльной практики я знаю, что ты веришь, что меры предосторожности принимать здраво. Это лишь моя личная их разновидность.

— Для чего эти меры предосторожности? Разве то, что Министерство устраивает облаву на опасных волшебников, не означает, что необходимые предосторожности были уже приняты? — сказала Гермиона. — Если уж на то пошло, это означает, что ты занимаешься пост-осторожностями.

— Если только ты не считаешь волшебное правосудие никудышным, — заметил Трэверс. — Может ли это быть как-то связано с судом в следующем месяце? Я обратил внимание, что ты держишь объявление о заседании в «Пророке» на прикроватной тумбочке.

— Я считаю, волшебному правосудию не хватает голоса единодушия, даже если общественное мнение склоняется в определённую сторону, — сказал Нотт. — Если вы посмотрите на то, как Визенгамот голосовал в прошлом, то то, что они считают «в лучших интересах Британии», не всегда совпадает с тем, чего на самом деле хочет британская общественность. Номинально они являются независимым органом, но функционально они идут рука об руку с Министерством. Без полномочий Министерства по исполнению и соблюдению законы и приговоры Визенгамота были бы не более чем бесплодными страницами, развевающимися на ветру.

— «Право живёт по закону, закон существует на власти; Разоружи пастуха — и всё стадо у хищника в пасти»{?}[Дж. Драйден «Авессалом и Ахитофел (ь)»], — процитировала Гермиона. — Мадам Тромбли, одна из авроров, с которой мы пили чай недавно, упомянула эту строку, и я посмотрела исходник, как только смогла, естественно.

— Естественно, — фыркнул Нотт.

— Она написана поэтом Джоном Драйденом три столетия назад, до принятия Статута{?}[Поэма «Авессалом и Ахитофел» была написана в 1681 г. и «общепризнана как лучшая политическая сатира на английском языке». Аллегория относительно современных политических событий и имитация героического повествования (эпоса).], — сказала Гермиона, изящно не обращая внимания на вмешательство Нотта. — Если Визенгамот — закон, тогда Министерство — власть. Твоя теория о коррумпированности правительства — вчерашний день, если маглы подумали об этой идее и записали её три века назад. Боюсь, ты напрасно потратил время, если это было твоим поразительным откровением после всего своего изучения. Ты мог бы вернуться к подготовке к экзаменам и дать нам те книги, — она кивнула на руководство аврора, расположившееся в кипе Нотта. — Трэверс и я вообще-то планировали заниматься, знаешь ли!

— Спекуляции о коррумпированности Министерства не были предметом моего изучения, — сказал Нотт. — Забудь, это не спекуляции — это правда. Я просто думал о том, как далеко это должно зайти, чтобы касаться меня как члена британского народа, — он повернулся к Трэверсу. — Ты знаешь что к чему в Министерстве, не так ли, Трэверс? Насколько я понимаю, твой отец удостоился чести носить сливовую мантию.

— Может, и знаю, — сказал Трэверс. — И да, отцу дали его место в качестве утешительной награды за то, что он тихо ушёл в отставку и не делал из этого большого шума после. За целую жизнь служения Министерству, как это объяснили официально. Хоть и довольно туманно, если подумать. Я знаю наверняка, что отец Ориона, Арктурус Блэк, тоже получил место в прошлом десятилетии за «службу Министерству». Что в его случае означало несколько щедрых взносов в правильные карманы.

— О, — с жаром сказала Гермиона, — несколько лет назад Том интересовался Орденом Мерлина, поэтому мы изучили тех, кто его удостаивался. Я прочитала, что Арктурус Блэк получил его в 1937-м, Первого класса. Так он заработал место в Визенгамоте. Как и в случае с выдающимися карьеристами в отставке, пожизненное назначение получают лауреаты Первого класса за вклад, имеющий существенное значение для волшебного общества.

— Существенный «вклад», — презрительно сказал Нотт. — Министерство поняло это слишком буквально. Ты знаешь, сколько стоит подкупить наградной комитет, Трэверс?

— Когда это случилось, я слышал, что многим людям на коленки свалились необъяснимые доходы. Благотворительные завещания на имя семьи, научный фонд для ученического проекта сына, инвестиции в бизнес для магазина старого дяди. Весь тот год был накачан «Жидкой удачей», — сказал Трэверс. — По моим прикидкам, чтобы добиться выдвижения, нужно было пронести через канцелярию Министра десять тысяч галлеонов, а чтобы получить большинство в комитете — ещё двадцать пять тысяч.

— Пугающе повсеместно, насколько многим волшебникам не хватает самоуважения в наше время, — шмыгнул Нотт. — Тысяча галлеонов за кивок — это сущие гроши. Лично я не стал бы даже принимать аргумент во внимание меньше, чем за пятьдесят тысяч, — с громким негодованием он продолжил. — Но таково большинство людей в наши дни — ужасающе меркантильные. Гонящиеся за следующим галлеоном, будто это последний, который они увидят. Разве кровь волшебника ничего больше не стоит? Если вы собираетесь продавать себя во имя дешёвого материализма, то с таким же успехом можете отдать свою палочку и назвать себя гоблином. Сверх всякой меры позорно.

— Не у каждого такое большое наследство, как у тебя, — рассудительно сказала Гермиона. — Некоторым людям нужны деньги по причинам, за пределами жадности и меркантильности.

— Ты пытаешься наскрести нравственное оправдание коррупции в правительстве, Грейнджер? — спросил Нотт, подняв брови. — Возможно, я был слишком поспешен, оценивая то, что Риддл видит в тебе. Тем не менее проблема, которая меня сейчас беспокоит в Министерстве, — это их хлипкий надзор над опасным преступником, которого могут выпустить на волю раньше, чем я бы того хотел. Они поймали себе Мастера-металлурга — редкий вид в наши дни, когда большинство волшебников, прошедших аттестацию для профессионального зачаровывания, становятся создателями оберегов общего профиля. Грейнджер, как мозг нашего маленького клуба, как ты думаешь, почему так?