Орлиное гнездо

– Идите. Вам нужно спросить совета у собственной совести – а она, несомненно, даст вам лучший совет…

Василике, конечно, следовало бы на прощанье приложиться к королевской руке; но Корвин и сам не удостоил ее такой чести, видя, в каком она расположении духа.

Наконец Василика снова очутилась во дворце – окончательно: в руках портних и прислужниц. Все это было как будто не взаправду. Жениха она теперь не видела совсем: и радовалась хотя бы этому.

Ее наряжали так, как это было принято здесь, в католической стране, - вместо полюбившихся нижних штанов обернули и пропустили между бедер кусок холста, да и то только потому, что Василика попросила. Она услышала неодобрительные слова, которыми обменялись венгерки, - и ей стало дурно: служанки говорили о поясе целомудрия. Такой пыточной конструкции Василика еще не видела. Но ей опять представилось, что лучше было бы умереть, чем попасть в Венгрию, в руки святых истязателей.

Василика знала, что отречься от своей веры ей предстоит перед алтарем – перед лицом жениха и самого короля Корвина, который столько для нее сделал. Его величество обещал дать за ней и приданое. Неудивительно, что барон сгорал от нетерпения.

Служанки воткнули ей в волосы золотые с жемчугом булавки – а Василике вдруг представилось, как она вонзает такую драгоценную булавку в горло спящему Дьюле. Или бодрствующему, все равно. Он ведь этого совсем не ожидает – не правда ли?..

Облачив невесту и покрыв вуалью, нарядные прислужницы повели ее в храм, держа под руки. Они теперь улыбались, гордясь таким важным делом.

И вот она уже шла по проходу между скамьями, в радужном сиянии, лившемся из окон, - точно навстречу ослепительному счастью. Жених уже ждал ее. Дьюла обернулся к ней, простерев руку; он тряхнул длинными темными кудрями:

– Ну наконец-то! Как долго я ждал!

Схватив ее руку, венгр прижал ее к губам и долго не отнимал. Василика потянулась к волосам – поправить прическу; она огладила жемчужные украшения под покрывалом.

Потом они с Дьюлой очутились рядом на коленях, а перед ними возник важный худой священник с подстриженными седыми волосами и гладким лицом. Как у евнуха.

Но он не спешил начинать обряд. Сперва священнослужитель обратился к одной Василике: к чему приготовились все.

Василика подняла вуаль, чтобы лучше рассмотреть своего палача. Потом сцепила руки перед грудью. Руки были холодными и плохо слушались.

Матьяш Корвин терпеливо и ласково улыбался, глядя на это христианнейшее дело.

– Дочь моя, - строго начал священник. Он протягивал ей крест: крест нужно было поцеловать, как исполнялось у католиков. – Согласна ли ты…

Василика закрыла глаза: ей хотелось уснуть, уйти – получить хоть какое-нибудь избавление. И вдруг в мягкой, доброй темноте, окутавшей ее, всплыло лицо, которое она всегда помнила и не могла забыть. Зеленые глаза сверкнули мучительным всезнанием и предостережением; а с рубиновых уст сорвалось:

– Нельзя, Василика!

– Нельзя, - пробормотала Василика.

Вокруг ахнули. Священник склонился к самому ее лицу; изо рта у него прескверно пахло:

– Что ты сказала?..

– Нельзя! – крикнула Василика.

Она вскочила с колен; сорвала с себя вуаль, потом стала срывать ожерелья и перстни. Остановилась в этом безумном занятии, тяжело дыша. Корвин смотрел на нее, приоткрыв рот и подняв к устам руку; что же до Дьюлы, то он чуть не лишился чувств.

– Я не могу принять католичество! И не могу выйти за тебя! – яростно бросила Василика жениху при общем ошеломленном молчании. Ей было уже нечего терять.

Барон поднял руку; на лице его появилась мольба. Но было слишком поздно.

– Взять ее и отвезти в пештскую крепость! – приказал Корвин, ткнув пальцем в валашку. Справедливого короля колотило от гнева – так, что свита даже расступилась в испуге. – Эта безбожница будет сидеть там, пока не одумается!

Василика опустилась на пол в полуобмороке. Это было слишком для нее. Грубые руки подняли ее под локти и поволокли – прочь с королевских глаз, прочь из Божьего дома, где ей отныне не было места.

Василику под стражей перевезли из Буды в Пешт – и препроводили в крепость, в которой отбывал наказание и Корнел, и князь Дракула. Но не на таком положении, как она.

Ее свели вниз, в подвал, - и ее окутало такое зловоние, что Василика едва не потеряла сознание во второй раз. Зловоние просачивалось из-под одной двери – с окошком, забранным решеткой. Василика даже зажмурилась, чтобы не видеть, что там, за этой решеткой.

Ее ввели в соседнюю камеру, с полом, устланным соломой. Впитывать то, что следует, догадалась Василика. Со стены свисала железная цепь – с какой целью, догадаться было тоже нетрудно.

Узница сидела смирно, пока на ее шее заклепывали ошейник, как у собаки или раба. Потом хлопнула дверь. Шаги тюремщиков удалились; она осталась одна.

Василика вздрогнула, сразу ощутив, как стало холоднее. Здесь никто не согреет ее. Она поежилась и легла на солому, которая была пока еще чистой; холод отвлекал от тюремной вони.

Но задремать Василике не удалось – в соседнем помещении послышались шаги; они так отдались в ее измученном теле, как будто топтали ее саму. Валашка застонала.

– Кто там ходит? – громко спросила она на языке своей родины: почти не ожидая ответа.

Шаги замерли.

А потом Василика услышала голос – тихий, хриплый; а может, так он звучал сквозь стену.

– Я знал, что мы еще встретимся, – и знал, что именно здесь.

Василике почудилась радость в этом голосе. Она быстро села, пытаясь унять изумление: на сильные чувства здесь не было сил.

– Граф?.. Андраши? – быстро спросила Василика.

Она вспомнила золотоволосого красавца, так похожего на ее Штефана, на ее любовь. Ей захотелось вскочить и посмотреть в свое решетчатое оконце на двери; но ноги и все тело онемели.

Но через свое оконце она все равно разглядит только коридор, хотя слышать своего соседа может ясно.

– Хотела бы я увидеть тебя сейчас! – вырвалось у нее помимо воли. За стеной раздался смех.

– Это зрелище не для твоих нежных глаз.

Слова узника отрезвили Василику. Она сжалась, сберегая тепло, - обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом.

– Тебя пытали? – спросила она неверным голосом. – И меня будут пытать?

– А ты как думаешь? – откликнулся Андраши.

Да, в его голосе прозвучало торжество; но усталость больше – бесконечная усталость.

– Я знаю, за что ты брошена сюда, - знаю, как если бы сам видел тебя и Корвина, - сипло проговорил белый рыцарь. – И знаю, что с тобой сделают, если ты не отречешься от своей… ереси.

Он посмеялся.

– Господи, - прошептала Василика. – Помоги нам.

За стеной замолчали. Василика думала уже, что Андраши больше не откликнется – ведь ее шепота он, конечно, не расслышал! Но тут граф ответил. Проговорил громко и искренне, как давно наболевшее:

– Знаешь ли, что хуже всего?