Орлиное гнездо

Корнел взглянул на него и улыбнулся.

– А почему бы тебе самому сейчас не помериться со мной силой, Абдулмунсиф-паша?

– Не хочу, - ответил Штефан. – Не хочу тебя унижать – мне придется тебе поддаваться, - без улыбки объяснил он.

Корнел покривился и хлопнул себя по колену. Он выпрямился и посмотрел на Штефана черными серьезными глазами.

– Не знаю, что ты рассчитываешь с меня получить, - так же серьезно сказал он своему спасителю. – Я ведь совсем дешево стою.

Витязь невесело засмеялся.

– Как оказалось.

Штефан подошел к нему и положил руку на мокрое плечо.

– Нет, мой друг, - сказал он. – Ты стоишь очень, очень дорого.

Корнел вскинулся и уставился турку в лицо; взгляд его потемнел. Но он ничего не сказал.

Штефан убрал руку.

– Моя бедная жена, - произнес он, точно вдруг забыв о присутствии Корнела – или о его значении. – Я знаю, каково ей там. Она не может найти себе места в мире – и никогда не найдет…

– Не тронь ее, - мрачно пригрозил Корнел.

Штефан взглянул на него своими голубыми глазами.

– О несчастные, - только и сказал он.

Срок траура, назначенный Василике, минул. Она появилась при дворе в назначенное ей время – и ее сразу же охватил заботами король; и самого пристального внимания удостоили его советники-церковники. Впрочем, они не трогали ее, и пока Василику развлекали без всяких притязаний… особенных притязаний: хотя немало придворных преследовали ее жадными взглядами. Однако все знали, что это подопечная короля, - и более дерзко посягать на нее не смели.

Василике одного за другим представляли благородных господ Венгрии – ей, дворовой девушке дикой, темной валашской княгини; а ей были почти безразличны титулы и родословные этих людей. Среди них попадались и красивые,чистоплотные, утонченные… подражатели и духовные братья короля Матьяша, не уступавшие его величеству талантами, были вовсе не так редки при дворе, как Василике думалось сперва. Голова за головой склонялись перед нею, белые пальцы, украшенные фамильными перстнями, подхватывали ее руку для поцелуя. Василика пролетала перед кавалерами в танцах, которым удивительно быстро училась под водительством самого короля, - а сердце ее оставалось холодным.

Она непрестанно молилась о возвращении Корнела – но напрасно.

Сам Корвин так и не покусился на нее, наблюдая за ее любовными делами со стороны и наслаждаясь, - но Василика знала, что время забав кончится, как только он пожелает. Если она не сделает выбор сама, король венгерский выберет за нее.

========== Глава 102 ==========

Жених Василике сыскался – хотя сама она никак поклонников не привечала; и это оказался молодой и пригожий дворянин, барон, из сподвижников короля. Венгр был даже застенчив, против обыкновения здешних галантов, которые задавали все больше жару друг другу, весьма поощряемые дамами. Но избранник короля натурой походил на саму Василику.

– Я подумал, госпожа, что вам весьма пристанет такой муж, - улыбаясь, сказал Корвин. – Мой любезный Лорант Дьюла скрытен, как вы, но в глубине его сердца таятся многие сокровища. Он будет верен вам всю жизнь и окружит заботами.

Василика низко поклонилась, прижимая руку к бьющемуся под алым шелком сердцу.

– Вы бесконечно добры, ваше величество…

Перед ее мысленным взором стояло лицо осиротевшего Раду, его глаза, большие, как у больного. А король, приятно усмехнувшись, взял Василику за руку и провел ее по залу, где они стояли, - точно в танце.

– Брак с вами честь для юного барона, хоть вы и не дворянка, - сказал он. – Вы принесете Венгрии славных сыновей!

Потом Василику оставили наедине с Дьюлой – и она почти не слушала, что говорит ей этот жених, который, казалось, искренне увлекся ею; он не сводил с прекрасной валашки глаз и все держал ее руки, не позволяя себе более дерзких ласк. Потом Василика заставила себя улыбнуться молодому венгру – и тот расцвел, и его излияния забили ключом. Сам себя приведя в восторг, барон упал перед Василикой на колени и поцеловал ей обе руки, а потом оба колена. Он клялся со слезами в голубых глазах, что будет защищать ее и служить ей всю жизнь.

Василика засмеялась – а на грудь давила жаба, а во рту было мерзко, точно она отведала мертвечины.

“Я ем мясо Корнела”, - подумала она.

Махнув рукой, валашка наконец спровадила своего поклонника. Пока она еще могла ему приказывать…

После свадьбы ее положение переменится на противоположное – ей ли не знать, как это всегда бывает! Дьюла давно ушел – а Василике все казалось, что он стоит рядом и гладит ей плечи холодными, как у покойника, руками. И отогнать его уже нельзя ничем.

Дьюла отгулял с Василикой положенное число свиданий – сколько дозволил им милостивый король; Василика едва проронила со своим нареченным несколько слов, но барону, похоже, вполне хватало собственных мечтаний. После свадьбы он все равно сделает ее такой, как ему хочется…

“Нет, этому не бывать, - думала невеста. – Я раньше наложу на себя руки. Я смогу!”

А пока она так думала, ей уже шили свадебное платье – златошвейки короля, по приказанию Корвина, не на шутку увлекшегося замечательной игрой. Однако перед самым венчанием король опять призвал пред свои очи Василику и поговорил с нею вполне серьезно: даже более, чем серьезно.

– Василика, - сказал Корвин, прохаживаясь перед сидящей Василикой по залу: теперь называя ее по имени, как приближенную и близкую его сердцу особу. – Я знаю, что вы хорошая христианка.

Он остановился и устремил на нее проникновенный взгляд: глаза Корвина влажно блестели. Казалось, жемчужины своих слез он заронит слушательнице в самую душу.

– Но вам нужно причаститься истинной благодати – благодати нашей католической церкви, - продолжил король. – Ведь вы знаете, что для брака с моим верным слугой вы должны стать католичкой?

Василика медленно склонила голову и осталась в таком положении.

Она не подняла головы и тогда, когда Корвин опять заговорил. Молодой король слегка задыхался от волнения.

– Я желаю вам только добра… и знаю, что этот шаг очень труден для вас. Но его нужно сделать, милое дитя.

Он поднял ее голову за подбородок – точно мог быть ей отцом, хотя годился разве что в старшие братья. Но нет же! Никогда католический король не будет ей брат!

Корвин увидел, как засверкали темные глаза валашки, как морщины исказили лоб – и, нахмурившись сам, произнес: