Основы человечности. Работа над ошибками

— Да нормально всё. Даже хорошо. Уже не плачет, просто думает. Вроде как собирается с духом, чтобы выйти.

— Ты настолько хорошо её слышишь? — удивился Тимур.

— Сама удивляюсь. — Ксюша отлипла от стены, вернулась за стол и перетащила поближе к себе остатки салата, а то миска уже показала дно. — Раньше вообще не слышала, но сейчас она наконец-то расслабилась и эмоции стали нормальные, человеческие. Разборчивые. Такое чувство, будто она даже хочет быть услышанной. Хочет, чтобы я её поняла.

— А до этого не хотела?

— Видимо, нет. Раньше она всегда была словно за стеной, в саркофаге каком-то. С ней говорить совершенно невозможно было, как со статуей общаться. Иногда — с орущей статуей, но всё равно. Я поэтому про её страх сразу и не догадалась, даже не подумала, что такое может быть. А сейчас… да, ей всё ещё страшно и больно, но это нормально. С ней наконец-то всё нормально. Правда, мне кажется, это ненадолго… — Ксюша на мгновение прикрыла глаза. — Ну вот, опять закуклилась. Значит, сейчас выйдет. Ну-ка все быстро сделали умные серьёзные лица!

Тимур поспешно выпрямился на стуле и убрал локти со стола. Людвиг, наоборот, растёкся по скатерти взъерошенной кляксой.

Когда Ольга Степановна вновь появилась на кухне, о моменте эмоциональной открытости уже ничто не напоминало, выглядела она как обычно: надменный взгляд, поджатые губы и безупречный макияж. И домашние тапочки.

— Продолжим беседу? — Она села на стул и закинула ногу на ногу. Правый тапочек нетерпеливо качнулся.

— Салат очень вкусный, спасибо, — вежливо ответил Людвиг. И с той же интонацией продолжил: — Зачем вы подбросили нам дневник?

Внезапной смене темы удивился, кажется, только Тимур. Ольга Степановна даже глазом не моргнула.

— Не вам, а Ксении. О вашем существовании я вообще узнала только сейчас и до сих пор не понимаю, зачем пустила вас на порог. Но, как я вижу, записи вы читали?

— Не до конца. Но вроде там не очень много осталось.

— Печально. Я надеялась, что Тимуру Игоревичу хватит такта не лезть в чужую тетрадь.

— Ему хватило.

— Судя по лицу, не хватило.

Собственное лицо Тимур не видел, но очень неплохо представлял. Он опять сидел красный, как помидор, и жалел, что в чашке горячий чай, а не холодная минералка. Сейчас бы не помешало. И ещё за шиворот льда кинуть, для верности.

— Я им разрешила, — заступилась Ксюша. До этого она следила за беседой с осторожной заинтересованностью, позволив Людвигу рулить представлением, но тут, видимо, решила вмешаться. — И вообще, Тимур Игоревич читал вслух, потому что я не могла разобрать почерк.

Ольга Степановна грустно усмехнулась. Поверила? Нет?

Почерк у Нади действительно балансировал между неразборчивым и совершенно нечитаемым, причём в моменты эмоциональной нестабильности преобладал второй вариант. А с эмоциональной стабильностью в дневнике было плохо. Когда всё хорошо и на душе спокойно, люди чувства на бумагу не изливают.

— Вы сами-то читали? — в лоб спросил Людвиг.

— Вам-то какое дело?

— Значит, читали. И решили, что Ксюхе тоже надо. А лично отдавать побоялись, потому что… Ну, мы оба знаем вашу внучку: с неё бы сталось чисто из чувства противоречия выбросить тетрадку в окно, да ещё и обидеться, что её долго прятали. — Людвиг не спрашивал, просто перечислял факты. Достаточно очевидные факты, с ними даже сама Ксюша не спорила.

Тимур вспомнил, как она смотрела на тетрадь, когда впервые её увидела, — и кивнул. Действительно, выбросила бы, даже не открыв. А то и разорвала сгоряча.

— Я хотела её предостеречь. Наглядно показать, почему стоит быть осторожнее. — Ольга Степановна вздохнула и бесцельно поболтала ложечкой в чашке. — Она в последнее время вела себя странно. Хамила больше обычного. Постоянно где-то пропадала.

— А что, я должна весь день в четырёх стенах сидеть? — буркнула Ксюша.

— Достаточно просто сообщать, куда ты пошла и когда вернёшься. Не так уж и сложно.

— То есть личной жизни у меня быть не может? Обязательно отчитываться за каждый шаг?!

— Не кипятись. Помнишь, как ты ругалась, когда я ушёл и не предупредил? Ну вот, в обратную сторону это тоже работает. — Людвиг погладил сестру по спине совершенно машинально, как будто успокаивал испуганного щенка. И она действительно почти сразу присмирела, даже взгляд стал не таким затравленным.

Зато Ольга Степановна, напротив, напряглась. Да, со стороны жест действительно выглядел странно. Многозначительно. Не хуже пресловутых фотографий.

— Не трогайте мою внучку, — прошипела она.

— Почему? — спокойно спросил Людвиг.

— Ей пятнадцать!

— И что? В этом возрасте детей трогать нельзя? Утешать нельзя? Обнимать нельзя?

— Посторонним — нельзя!

— Он не посторонний! — Ксюша вскочила со стула и прижалась к Людвигу со спины, не то прячась за ним, не то подпирая. — И не такой чёрствый сухарь, как ты. Ты-то меня когда в последний раз обнимала? В первом классе?

— В третьем, когда ты болела. — Ольга Степановна поджала губы. Стук ложечки о края чашки приобрёл угрожающий оттенок. — Отойди от него немедленно.

— А если не отойду?

— Только попробуй! Ты у меня неделю сидеть не сможешь!

— Вы же понимаете, что ваша дочь не сумасшедшая? — невпопад спросил Людвиг.

Впрочем, Тимур давно уяснил, что любое «невпопад» у него происходило в нужный момент и с некой целью. Вот и сейчас Ксюшина бабушка удивлённо вздрогнула и отложила ложку.

— Что?

— Вы читали её дневник. Думаю, полностью и не один раз. У вас была уйма времени, чтобы осознать написанное. Вы помните историю знакомства Нади с этим её В.? Помните её мысли про остановленную на ходу машину и про магию? Что вы подумали в этот момент? Что ваша дочь сошла с ума? Что ей навешали лапши на уши? Или подсыпали какой-то наркотик?

Ольга Степановна промолчала.

Зато Ксюша, прислушавшись к её молчанию, уверенно прошептала: «Да». Тимур, правда, не был уверен, к какому из предположений относилось это «да». Возможно, ко всем сразу.

— Так, всё, мне надоело! — Ольга Степановна, кажется, разозлилась всерьёз. Или очень талантливо скрыла за злостью испуг. — Если вы сейчас же не оставите в покое Ксению и не ответите, кто вы такой, я вызываю полицию! Хотя нет, я в любом случае вызываю полицию!

— Не надо, вам же потом обидно будет, что не дослушали. Мы и так наконец-то переходим к пункту «в-третьих». Я же не обсчитался, это было «в-третьих»? Ну, когда мы на лестнице стояли. В общем, разрешите представиться, меня зовут Людвиг Майер. Людвиг Валентинович, если хотите. Кстати, «В.» в дневнике Нади — это Валентин.