…У конуры, вдыхая атмосферу,Дежурил пес огромный словно вечер.Его глаза мерцали и светились,И гасли постепенно, а в избеСемилинейной лампой освещенныйСидел мужчина около стола;Топилась печь и огненные бликиПо комнате метались.В глубинеБелела прялка. Колесо вращалосьИ женщина виднелась, и в рукеКлубок она, как яблоко, держала…Я трогаю калитку – не скрипит,И пес молчит. Глаза его погасли.Я подхожу, протягиваю руки —Собаки нет, и заросли бурьянаРосой мои ладони обожгли.Куда же Черный делся? – я подумал,И в дом вошел, а в доме – никого…И странно как-то стало, и тревожно;Куда
все подевались? От печиТеплом не веет… Груба холодна…И прялка вся в пыли, и только в лампеСемилинейной дышит огонек.И тут я вспомнил: мама в ЛенинградеЖивет со мной, а где отец – не знаю.Когда прощались, то не говорил,Что он из дома этого уедет.Но вот – ушел. Ушел и не дождался —Осталась только в блюдечке свечаОплывшая и рядом зерна риса…И я хожу по комнате печальной,И в памяти своей перебираюЗнакомые места, куда он мог уехать,И не могу представить это место…
Семейный документ
Космическую пыль смахну с листа,На желтом фото разгляжу морщины,Увижу подпись. Резкую. Мужчины.И добела потертые места.Горчит осколок даты «…3 год»,Горчат три слова «…умер от холеры»,И смазано – «курьез» или «курьеры»,А прочее и лупа не берет.Семейный документ. Разгадки не дано.Зачем его хранить была охота?Ну, ясно: умер от холеры кто-то.Но – кто?И фантазировать грешно.Чиновник ли, простолюдин какой,Здоровый телом или же калека?И воздух девятнадцатого векаТревожит и тревожит мой покой.А выцветшие строчки так слепы!..Но светит за листом, на дальнем плане,Укрытая годами, как в тумане,Загадочная тень родной судьбы.
«Напишите письмо…»
Напишите письмо.Десять строчек, не боле.Опишите, прошу, как на майской зареЗацветает кандык на оттаявшем поле,И гуляют грачи на седом пустыре.Расскажите, как пахнет листвой молодою,Как ребята копают саранки в лугу,Как тревожно кричат кулики над водою —От чего я отвык,Без чего не могу.Чтоб я снова душой в те края устремился,Понимая, что нету обратных дорог,Чтоб я грудью на стол тяжело навалилсяИ от грусти и боли очнуться не мог.
«Подворотни и арки…»
Подворотни и арки,Снег пушист и летуч.Месяц выгнутый яркийВыползал из-за туч.Трепетала афиша —Чей-то прошлый успех.Снег ложился на крыши.Снег ложился на всех.Шел и шел, не кончался,Укрывал, заносил,Белой шубой качался,Белой тканью скользил…Так без боли, без крика,В снег входя, словно в дым,Город плавно и тихоСтановился седым.
На разъезде
В июле, в середине лета,У звездной ночи на краюСоставы шли в потоках света,Не понимая боль мою.А я мотался вдоль перрона,Из теплой фляжки воду пил,Мечтал о духоте вагонаИ жадно время торопил.Мне было, край, на север нужно!Ни в гости и ни из гостей…Составы грузно шли, натужно,Не понижая скоростей.Составы шли с каким-то стономИ исчезали в черной мгле…Дежурный согнутый и сонныйС флажками в кирзовом чехлеС неряшливо-небрежным видомХодил, не видел никого,А я молчал и ненавиделРазъезд обшарпанный его…
«Растворяюсь всё больше в житейских заботах…»
Растворяюсь всё больше в житейских заботах,На дела не хватает огромного дня,Не тону, в камышами заросших болотах,Комаров не кормлю.Как они – без меня?Кто там донором бродит средь окликов птичьих,Провожает закаты, встречает зарю!Всё ушло,
только я каждый день по привычкеПросыпаюсь до света и в окна смотрю.Жду рассвет, будто в нем принимаю участье.Сколько раз приходилось встречать, сколько раз!Если б в юности не было этого счастья,Как бы в зрелости плохо мне было сейчас!Мне бы выпало в жизни какое наследство?Я прошел это всё не в мечтах – наяву.Мне досталось, как чудо, прекрасное детство —Заревое, голодное…Тем и живу.
«…Рюкзак и бродни…»
…Рюкзак и бродни,Лодка и весло,Звезды удар о галечник прибрежный,И тусклый свет далеких побережий,И сонное родимое село.Высоких елей утренний разбег,Игра лещей над жмыховой привадой,И шар земной с единственною правдой,Что это не окончится вовек…
«Нет, ты воротишься ко мне…»
Нет, ты воротишься ко мне,В мой тихий дом,В мои печали,И жизнь начнется как вначале,Как в той далекой тишине,Где мир был полн,И мы, любя,Шли, озаряясь дивным светом,Мечтали, верили приметам…Где я боготворил тебя.
«Свет фонаря смешался с январем…»
Свет фонаря смешался с январем.Чужая тень в летящих искрах снегаПригнулась как на старте для забега…Как странно – свет и тень под фонарем!Как странно – свет, и тень, и легкий снег…Как будто некто вышел на мгновеньеПод этот свет и замер без движенья.Тень видима – невидим человек.Тень видима, а человека нет…Но тень жива, пульсирует и дышит.Так молятся, но кто молитву слышит?Ушел хозяин, забусило след.Ушел туда, где зябко и темно,Где гроздья звезд висят у изголовья,Где всё объединяется любовью,И ненавистью всё разобщено.
Из детства
Если тяжек путь, надо с воза слезть,
За собой коня в поводу повесть…
Осень. Топкая грязь.Правлю парой, как князь,К трехаршинным лесинам спиной прислонясь.Еду словно во сне,И не весело мнеНаблюдать, как ступают грачи по стерне.Где-то дом далеко,Пахнет в нем молокомИ горбушкой, натертою злым чесноком.Как хочу я домой,Где уют и покой,Где Есенин раскрыт на странице восьмой.У печи близ огняОн заждался меня,Но кнутом не ударю по крупу коня,Просто с воза сойдуИ с наказом в ладуЛошадей за собой поведу в поводу.
Ладога зимняя
В каждой лунке свои движения,Свои окуни и плотва…Лед под буром шуршит в кружении,Выговаривает слова.– Ой, ты, Ладога, боль крученая!..Улетает под лед блеснаИ качается золоченаяНа две четверти ото дна.Рыба глупая полосатаяВерит этой блесне простой…Окунь черный, спина горбатая,Янтарем зрачок налитой,Вмиг покроется белым инеем,Затрепещет на льду,ПотомИзогнется и небо синееПодопрет огромным хвостом!
«Водопад… Парабола… Дуга…»
Водопад… Парабола… Дуга…За кривой арктического кругаВ час, когда над миром правит вьюга,Водопад – колючая шуга.Трогаю колючую шугу.Острый лед в ладонях растирая,Всю суровость северного края,Кажется, понять сейчас могу.Вот – струя!Могучая, бурлит!Мощное изогнутое тело!..Капля оторвется, отлетитНа мгновенье и… заледенела.Только миг. Всего единый миг…Смысл?Велик!А разве не велик?