Отрада

***

Рыжеволосый косматый мужик остановился подле забора чужой избы. Он пришел поговорить с сыном: нужно было что-то делать. Многое они уже попробовали, но ничего не ладилось. Не сносить же сруб под корень. Намеревался он все сохранить в тайне и не хотел привлекать досужие, любопытные взгляды.

Следовало хорошенько расспросить девку. Сызнова. Токмо как такую расспросишь...

Задумал он одно дело. Коли сладится все на Русалий день, коли его меньшой сынок не оплошает ночью, то он своего добьется. И девку прищучит, и поговорить с ней сможет, наконец, как полагается.

Он уже поднял руку, чтобы толкнуть хлипкую калитку, когда взгляд зацепился за что-то светлое, особенно ярко выделявшееся в серых вечерних сумерках. Он сорвал с сучка и сжал в ладони обрывок какой-то тряпки. Присмотрелся хорошенько: вроде бы лента, а жена сына таких носить не могла. Выходило, был во дворе кто-то чужой

Еще крепче стиснув кулак, косматый мужик нахмурился, подавив рычание. Он дознается. Скоро он до всего дознается.

32

32.

— Не хочу идти, — Отрада, покрутив в руках очелье, со вздохом положила его на лавку.

Верея подняла на нее строгий взгляд, оторвавшись от своего занятия: перебирала разложенные на столе травы.

— Негоже Богов гневить, девонька, — сказала она, поджав губы. — Не нами заведено, не нам и нарушать.

Отрада тоскливо вздохнула и потянула ленту из косы, позволив тяжелым прядям рассыпаться по спине медной волной. На Русалий день, как и на посев льна, возбранялось девкам заплетать волосы.

Где ж это видано, чтобы русалки с косами ходили?

Праздновала община, как водится, у воды. Уже разожгли три высоченных костра, уже обложили соломой старое колесо от телеги, которое подожгут и скатят прямо с холма в реку. Уже сплели пригожие девки венки из полевых цветов и трав, которые подарят своим суженым.

Потому Отрада идти и не хотела. Ей вручать венок некому. Она и не плела его вовсе, хотя ведала, что следовало бы одарить какого-угодно паренька, раз уж жениха у нее не было. Да токмо делать что-то ради первого встречного у нее душа не лежала.

А тому, кому сплела бы, был венок от нее не нужен.

Но Верея права. Сидеть в избе в унынии и жаловаться на судьбу – гневить и людей, и Богов. Еще осердятся на нее, девку неразумную, и накажут всю общину. Иссушат землю али затопят поля, пожгут огнем весь урожай, ветрами выметут плодородную почву... Да мало ли какие напасти придумают грозные Боги!

Так что надела Отрада самую нарядную свою рубаху, расплела толстую косищу и приладила на голову очелье. Немало времени потратила она, чтобы расшить рубаху яркой нитью: узор шел по подолу и круглому, небольшому вырезу горловины, на рукавам чуть ниже плеч и по груди.

— Краса! — похвалила Верея из-за стола, поглядывая на девку почти с материнской заботой.

— А ты пойдешь, госпожа? — спросила та, смущенно опустив длинные ресницы.

— Да куда уж мне идти, веселиться с молодыми? А ты ступай уже, поди, подружка заждалась.

Кивнув, Отрада разгладила ладонями мягкую, светлую тканину – она сама сеяла тот лен, сама пряла и белила – и упорхнула за дверь. Пробежав через лес, встретилась со Стояной в условленном месте. Та и впрямь уже умаялась ждать и укоризненного поглядела на подошедшую Отраду. На круглых, румяных щеках подруги алел румянец.

— Ну, Радка! Все веселье пропустим! — напустилась на нее Стиша, но быстро сменила гнев на милость, схватила за руку и бегом-бегом потянула за собой, только и мелькнули перед глазами ее русые волосы.

С холма вниз они едва ли не скатились, неведомо как не свалившись с ног. Стояна в чем-то была права: на берегу людей собралось уже изрядно. Парни с девками играли в горелки; дети помладше носились друг за другом и мешались под ногами у взрослых; мужатые женщины сбились в тесные кучки и перемывали косточки всем, на кого падал взор; мужи вели степенные беседы чуть поодаль, а старики поглядывали на молодых с добродушными усмешками.

Сколоченные на скорую руку столы ломились от различной снеди. Здесь были и горшки с похлебкой, и рассыпчатая каша, сдобренная маслом, и кружевные блины, и сладкие пироги, и ягоды в глубоких мисках.

С реки на землю наполз серый, густой туман; солнце спряталось за макушками деревьев, и с каждым мигом его лучи все сильнее угасали, и темнота опускалась на берег. Костры, едва занявшиеся, разгорались все ярче и ярче, во все стороны разлетались густые снопы искр, и некоторые не сразу оседали на примятую траву, а устремлялись в небесную ввысь.

Было шумно и тепло, и громко, и тесно, и Отрада улыбнулась. Хорошо, что Верея заставила ее пойти. Знахарка, как всегда, оказалась мудрее.

Стояна утянула ее в круг вместе с другими своими подружками: темнобровой Истомой и светленькой Добрушей. Недалеко от них, окруженная девками, белой лебедушкой плыла Забава. Просватана за дружинника али нет, но дед у нее был старостой общины, и потому продолжала она задирать нос. Ее мать, Русана, шепталась о чем-то с Нежданой и – к удивлению Отрады – Лучкой, невесткой вуя Избора.

«Одно к одному, все одно к одному», — успела она подумать, пока развеселившаяся Стояна не увлекла ее в быстрый, шальной хоровод, после которого тотчас закружилась голова и стало уже не до прочих мыслей.

Зазвучала веселая, залихватская дудочка, девки тут же подхватили напев и затянули длинную песню. Множество лиц быстро-быстро мелькали перед глазами Отрады, пока кружилась она в хороводе; сменяли друг друга распущенные волосы; любовно положенные на рубахи узоры; румяные, раскрасневшиеся щеки.

Разговоры вокруг становились все громче, а взрывы хохота — ярче, веселее. Смех сопровождал каждую шутку, каждое меткое и остроумное высказывание.

Она плясала, пока не закружилась голова, и лишь тогда ступила из круга в сторонку, немного отдышаться. Уж больно лихо плясала.

Покрутив головой, Отрада не нашла Стишу. Неужто ускользнула с любым?.. Как раз стемнело, и берег реки освещало лишь пламя костров. Но зато приметила она Усладу с подругами, о чем-то шептавшихся, а рядом с ними стояли мужи: коренастый дядька Третьяк, кожевник Вячко да Белояр.