Отрада

— Ступай к себе, сынок, — сказала знахарка, услышав его шаги за спиной. — К утру будет видно.

Но к утру лучше Твердяте не стало. Всю ночь напролет Верея и Отрада просидели подле скамьи, на которой устроили для него нехитрую постель. Они меняли тряпицы, смоченные ледяной водой, и отпаивали его отваром, приготовленным знахаркой. Мальчишка метался в лихоманке, то и дело вздрагивал и шептал что-то в разгоряченном бреду, и негромко стонал. Щеки и лоб у него пылали огнем, а вот ладони были совсем ледяными. Отрада все пыталась согреть их и укрывала его кожухом, но Твердята раз за разом сбрасывал его на пол, когда беспокойно ворочался на лавке.

— Нет... нет... отпусти... пусти... — бормотал он и размахивал руками.

Верно, во сне приходил к нему тот самый лиходей, повстречавшийся ему на пути к кузне брата.

Под утро, когда Отрада возилась подле печи, а Верея обеспокоенно перетирала сушеные травы, Твердята распахнул глаза, словно на мгновение отступил липкий туман, сковавший его разум, и проговорил: четко и ясно, совсем не так, как ночью.

— Пусти... дяденька Избор... больно, пусти... не бей... дяденька Избор!

С громким стуком упал на пол горшок с кашей, который Отрада не удержала в ослабевших руках. Словно и не заметив, она медленно повернулась к знахарке, которая замерла с поднятым пестом, которым она толкла в ступе травы. Твердята же, договорив, разом обмяк и рухнул навзничь на лавку, закрыл глаза и забылся тревожным, болезненным сном.

— Может, почудилось ему, — неуверенным, сорванным голосом вытолкнула из себя Отрада и лишь тогда приметила, что выронила горшок.

Ойкнув, она опустилась на корточки и принялась поспешно убирать учиненный беспорядок. Слова Твердяты так и звенели в ушах, и все внутри сжимали ледяные тиски, стоило ей лишь подумать о том, чем все может обернуться.

Верея молчала, и эта тишина была красноречивее дюжины слов. Движения знахарки стали резче, жестче, и на мгновение Отрада помыслила, как бы та и вовсе не раскрошила на мелкие сошки крепкую с виду ступу.

Убрав рассыпанную по полу крупу, она поглядела на Верею.

— Не мог же вуй и взаправду его тронуть... — голосом, который она и сама не узнала, пролепетала Отрада.

Словно она была тоже повинна в том, что натворил дядька Избор.

— А то ты, девонька, сама не ведаешь, что может человек сотворить, коли нужда застанет, — Верея посмотрела на нее едва ли не с жалостью и поджала губы.

Та лишь вздохнула в ответ и принялась без толку вертеть в руках злополучный горшок.

— Надобно кузнецу рассказать...

— Нет! — знахарка грохнула ступой о стол и вскинула руку с зажатым пестом. — Не вздумай даже! Мы будем молчать, — велела она твердо и, малость поостыв, виновато погладила столешницу ладонью.

— Но как же... — Отрада непонимающе нахмурилась. — Он брат его, — поглядела на страдальческое лицо Твердяты. — Кто-то замышлял супротив него...

— Ни ты, ни я ничего не слыхали, — еще строже повторила Верея. — Ты смерти его хочешь?

— Чьей? — она заморгала. — Вуя? Нет! Он хоть и выжил меня из избы, а все же родич...

— Да не про Избора я говорю! — знахарка с досадой отодвинула прочь и ступу, и пест, уразумев, что испортила травы, слишком мелко их измолов. — Спрашиваю, ты смерти Храбра хочешь?

— Нет! — еще пуще вскинулась Отрада, тряхнув косой. На Верею она глядела так, словно у той выросла вторая голова.

— Вот и помалкивай тогда, — заключила знахарка сердито.

Увидав, как расстроилась девка, та смягчилась и пояснила уже гораздо спокойнее.

— Храбр, коли услышит такое, во что бы то ни стало задумает Избору отомстить. Еще убьет ненароком, кровь-то горячая и сердце молодое, глупое, хоть со стороны и кажется он замерзшим камнем. А ведаешь, что бывает, коли без суда воеводы жизни отнимать? Полетит у Храбра голова с плеч, вот и весь сказ.

Медленно Отрада опустилась на лавку, хоть и не полагалось ей сидеть, когда женщина старше нее и мудрее стояла. Она прижимала к груди горшок, словно последний свой щит, и шевелила губами, повторяя про себя слова Вереи.

Знахарка вздохнула. Напрасно она на девочку набросилась так, с самого начала объяснить все следовало. Молоденькая она совсем, жизни еще толком не знала. Немудрено, что сгоряча едва к кузнецу не кинулась, правду ему открыть вознамерилась. А ведь Избор приходился ей какой-никакой, а родней…

Да-а. Такое же горячее сердце, как и у него.

— А коли Твердята еще раз вспомнит и брату расскажет?

— Не вспомнит, — решительно мотнула головой Верея. — Одолеет лихоманку и не вспомнит боле. Редко когда человек повторяет то, что говорил в бреду.

— Выходит, от неотмщенным останется? — глухо спросила Отрада, опустив голову и глядя на свои ладони. — Как и его отец?

Знахарка подошла к скамье, на которой та сидела, опустилась перед ней на корточки и сжала руки Отрады в своих.

— Выходит, так. Но свою буйную голову сбережет. Ты пойми, девонька, на него глядеть больно было, что с ним творилось, когда родню его зимой в лесу нашли. С трудом его тогда уговорили к воеводе в городище пойти, а не рубить с плеча. А оно вон как все обернулось... Правды у воеводы он не сыскал, виру великую заплатил. Нынче он и не помыслит даже суда требовать. Своими руками убьет и жизнь загубит. Свою, Услады да меньших...

Голос Вереи журчал ласково, словно весенний ручеек. И вроде говорила она, как обычно, и слов чудных не произносила, но Отрада слушала и чувствовала, как ей становится легче. Уходит сумятица из мыслей, и руки уже не дрожат, и глаза не щиплет от слез. Словно теплый луч солнца коснулся и погладил по щеке.

Все же не зря Верею почитали как знахарку. И впрямь было ей подвластно то, о чем другие не ведали даже.

— Он на старосту глядеть не может, — вздохнула Отрада, всматриваясь в морщинистое лицо знахарки, которая так и сидела на корточках перед лавкой. — Госпожа Верея, так это же... — она подавилась словами, не в силах произнести вслух ту страшную, дерзкую, невозможную догадку.

— Что? Что, девонька?

— Тогда мы со Стишей подслушали, как на берегу вуй Избор и Зорян Нежданович против Храбра замышляли... а коли и нынче, коли и нынче они... вдвоем?..

Она глубоко вздохнула и, ошеломленная, накрыла ладонями щеки, покачав головой. Она и сама не верила в то, что сказала. Не хотела верить, потому что даже помыслить не могла о таком злодействе. Но стоило ей встретиться взглядом со знахаркой, как та печально кивнула.

— Я и сама так мыслю, милая. И потому мы будем молчать о том, что услыхали от Твердяты. До поры, до времени. Коли не хотим сгубить Храбра.

Поежившись, Отрада кивнула, и вместе с Вереей они обе одновременно обернулись посмотреть на мирно спящего Твердяту. Дыхание у него, наконец, выровнялось, и ушла болезненность, с которой он метался ночью по лавке.