Отрада

Отрада поспешно отвернулась. Где семья, там и кузнец. Пока ни его самого, ни Твердяты с сестричкой она не приметила, но ведала, что даже Храбр не стал бы пропускать празднество.

Добро, что до сих пор на берегу не повстречала они ни вуя Избора, ни старшего сына старосты Первана.

Оказавшись одна, без доброй подруги, Отрада тотчас ощутила укол беспокойства. Казалась она самой себе будто бы потерянной. Рядом со Стишей все же ей было поспокойнее.

Где-то мелькнули и пропали из виду льняные кудри Земовита. С того дня, как пытался поцеловать ее, ни разу с ней больше не заговорил паренек. Впрочем, Отрада и не печалилась. Сам отстал – и добро!

— Костры, костры! Костры! — со всех сторон начали раздаваться крики, и парни с девками, затянув в свой поток и Отраду, побежали вглубь берега, к весело горевшим кострам.

За ними медленно потянулись те, кто еще оставался за столами — старики, мужчины и мужатые женщины. До них уже долетали громкие девичьи голоса, начавшие в хороводе быструю, веселую песню.

— На заре, на зорьке,

Где краса-девица

Ночью побывала?

Чай на бережочке,

Со милым дружочком

Цветы собирала,

Венок соплетала.

Венок соплетала,

В реченьку бросала.

В реченьку бросала,

Ещё величала:

Ты река, река,

Круты берега,

Ты неси веночек

На тот бережочек,

На тот бережочек,

Где живёт дружочек,

На заре, на зорьке...

От лихого веселья и быстрой, стремительной пляски у Отрады закружилась голова и она даже не заметила, когда парни, вышедшие из хоровода, принялись ловить пригожих девчат, чтобы вместе с ними перепрыгнуть через костер да скрепить союз священным огнем Сварога. А когда очнулась, уразумела, что и ее кто-то крепко схватил за руку – не вырвешься – и тянул за собой к костру.

Издавна соблюдали люди священный обряд сватовства: коли пройдут через огонь в Русалью ночь, то выйдут из костра уже женихом с невестой. Потому-то пуще прежнего следили матери за дочерями в эту ночь, чтобы не умыкнул кто ненароком.

Отрада вскинула взгляд и отшатнулась, увидав перед собой темнобрового, рыжеволосого Любима – младшего сына вуя Избора. Лицо того было искривлено злобой: не ожидал, что строптивая девка упрется и станет сопротивляться.

— Что делаешь ты?! — ахнула Отрада. — Пусти меня! Пусти, не пойду с тобой в костер!

— Непременно пойдешь, — зло оскалился Любим. — И под благословением Сварога станешь мне послушной невестой.

Она изо всех сил уперлась ногами в землю, пытаясь вырвать руку из крепкой хватки Любима. Но тот был гораздо сильнее ее, хоть и не сильно старше веснами, и потому ничего у Отрады не получилось.

Она взволнованно огляделась по сторонам, но на нее в суете праздника, в суматохе и сумятице, когда лилась звонкая песня и играла дудочка, и всюду раздавались радостные визги, никто не обращал внимания. Любим, нарочно выбрав самый дальний костер, все продолжал и продолжал ее тянуть.

Извернувшись, Отрада укусила его за руку, чем лишь сильнее разозлила. Слезы подступили к щекам, и она сердито шмыгнула носом, принялась колотить кулаком Любима по плечу. До костра оставалось буквально несколько шагов. Она уже чувствовала его жар, видела у себя перед глазами отблески и языки пламени.

— Не хочу, не хочу я! Не буду тебе невестой!

— Пусти девку, Любим. Али оглох ты, не слышишь, что не хочет она?

У них на пути вырос коренастый мужчина, и Отрада взвыла от радости.

— Дяденька Третьяк! — она вырвала руку из хватки растерявшегося Любима и бросилась к своему спасителю. — Дяденька Третьяк! — прыгнула тому за спину и схоронилась там.

Лютым взглядом мазнул по сбежавшей добыче Любим. Стиснул кулаки, тяжело, рассерженно дыша, и шагнул вперед. Но остановился, напоровшись на взрослого мужа. Все же не чета он был дядьке Третьяку, пусть и до предела науськанный отцовскими разговорами о том, как надобно ему ловко и споро словить Отраду да заставить пройти с собой через Русалий костер.

— Ступай отсюда, щенок, — Третьяк покосился через плечо на девчонку, притаившуюся за его спиной, и перевел брезгливый взгляд на разом сдувшегося Любима. — Что творишь ты... — махнув рукой, он повернулся и чуть подтолкнул Отраду под локоть. — А ты, краса, идем-ка со мной.

Они прошли с два десятка шагов, когда та всхлипнула и мелко задрожала, и ужас от не случившегося навалился на нее, придавив к земле.

— Ну, будет уже реветь-то, — мягко пожурил ее мужчина, выглядывая в толпе сыновей. — Любиму-то вон как ловко противилась и не ревела!

— Так некогда было, — выдохнула Отрада сквозь слезы.

Дядька Третьяк добродушно засмеялся, и она тоже улыбнулась, продолжив всхлипывать.

— Пойдем-ка отведу тебя в избу. Ты ж нынче со знахаркой живешь? — спросил он, нахмурив брови.

Все же недобрые дела творили и староста, и старик Избор, когда умыкнули у девки родительскую избу.

Отрада несколько раз кивнула и провела ладонями по глазам, смахнув слезы. Так и поддерживая под локоть дядькой Третьяком, она взобралась на холм, и к тому времени уже почти успокоилась. Всхлипывать прекратила да и дрожать тоже. Пригрелась подле мужчины, по веснам как раз годившемуся ей в отцы. О былых слезах напоминали лишь мокрые, длинные ресницы.

— Силой он тебя хотел в костер завлечь? — спросил мужчина, углядев, что та больше не плачет.

Отрада лишь кивнула.

— Замуж тебе надо, — немного помолчав, рассудил мужчина. — А что глядишь на меня волчонком? — улыбнулся он, встретившись с ее зелеными, заплаканными глазами. — Беда, коли у девки ни отца, ни брата, ни мужа нет. Некому защитить. Да и сама все видишь, не дура ж ты.

Дядька Третьяк был, вестимо, прав. Отрада мыслила, что сможет схорониться в избе у Вереи, подальше ото всех напастей. Но вышло все иначе.