Петербургское действо

«Нчто въ род олигархіи на новый ладъ», снова подумала государыня, но снова промолчала.

— Согласны-ли вы со мной? спросилъ Тепловъ.

— Конечно. И даже знаю, кто могъ бы быть душой этого синклита и самымъ полезнымъ членомъ его… тонко намекнула государыня, и Тепловъ невольно просіялъ.

Побесдовавъ еще около часу, хитрый честолюбецъ попросилъ позволенія у государыни бывать у нея изрдка, чтобы передавать ей, на сколько общественное мнніе боле и боле клонится на сторону перемны положенія длъ.

Когда Тепловъ всталъ, то государыня проводила его до двери и, вернувшись съ своему мсту, стала предъ окномъ и, скрестивъ руки на груди, глубоко задумалась. Но лицо ея и взглядъ были не печальны, напротивъ, она какъ будто внутренно тихо смялась. Но не прошло и четверти часа, какъ громкіе шаги привели ее въ себя. Она обернулась и увидла предъ собой фигуру Никиты Ивановича Панина.

Онъ быстро вошелъ въ комнату, очевидно взволнованный. Панинъ всегда ходилъ также тихо и важно, какъ тщательно одвался.

Съ утра поднявшись, даже у себя въ горниц одинъ, онъ былъ всегда въ парик, который не снималъ до вечера. Для всякаго парикъ былъ то же, что и перчатки для выздовъ и пріемовъ; для Панина это была необходимость. Про него говорили, что онъ чуть не спитъ въ парик.

— Что случилось? вымолвила государыня, увидя его лицо.

— Случилось, началъ Панинъ взволнованнымъ голосомъ, — случилось, что я уду, я буду просить должности опять въ Швецію, а не дадутъ, я уду къ себ въ вотчину. Я не могу здсь оставаться! Я шутомъ не былъ и въ скоморохи не пойду.

— Да что такое?

Панинъ слъ въ кресло и заговорилъ быстро и гнвно:

— Вы знаете, что вчера я добился, наконецъ, чтобы государь сдлалъ испытаніе великому князю въ наукахъ.

— Ну, знаю! Что жъ? Вдь онъ остался доволенъ?

— Ну, да. Онъ остался доволенъ. Онъ даже сказалъ принцу и другимъ присутствующимъ при испытаніи, что Павелъ Петровичъ, конечно, гораздо умне и учене ихъ всхъ вмст. Принцъ Жоржъ даже обидлся.

— Ну такъ въ чемъ же дло!

— A въ томъ, что сегодня я получилъ награду за успхи моего воспитанника.

— И слава Богу!

— Нтъ, не слава Богу, а слава шуту гороховому! крикнулъ Панинъ. — Спросите, какую награду!..

— Какую же?

— Какую? Какую? привскочилъ онъ на мст. — Пожалованъ въ генералы отъ инфантеріи! отчаянно закричалъ Панинъ ро все горло. — Я, теперь, въ мои года, надну дурацкій куцый кафтанъ, ботфорты, шпоры нацплю себ, эспадронъ или ружье возьму и буду тоже разные выверты прусскіе длать, буду тоже на плац, какъ Трубецкой или Разумовскій, разводы длать солдатамъ. Я, который съ дтства ненавидлъ военщину и солдатчину! Вдь это на смхъ! A за что?! За усердіе. Тогда прямо взять другого воспитателя, а меня отправить. A разв это возможное дло? Это шутовство! Скоморошество!

Государыня молчала и не могла удержаться, чтобы не улыбнуться.

— Да, хорошо вамъ! воскликнулъ Панинъ, — а для меня это все равно, что ссылка. Я не знаю, что длать. Я буду проситься въ какое-нибудь посольство, лучше всего въ Швецію. Я ее знаю и люблю. Я такъ и сказалъ Гудовичу, когда онъ пришелъ во мн поздравить меня съ этой шутовской наградой. Какими глазами будетъ на меня смотрть мой воспитаникъ, когда я буду учить его со шпорами, саблей и тремя ружьями за спиной, и, пожалуй, даже съ кинжаломъ въ зубахъ, какъ рисуютъ разныхъ предводителей дикихъ племенъ. Знаете-ли вы, что съ тхъ поръ, что гетманъ, Трубецкой и другіе сами водятъ на плацъ свои полки, сами разставляютъ часовыхъ, то въ гвардіи солдаты ропщутъ и говорятъ, что это не дло генеральское, что ихъ, генераловъ, унизили, осрамили, опакостили, что это для нихъ, солдатъ, черезъ-чуръ велика честь. Стало быть, мужикъ и тотъ понимаетъ нелпость этакого указа.

— Что-жъ длать, выговорила наконецъ государыня. — Слава Богу, если бы только такія мры были и такіе указы. Это ничто въ сравненіи съ какимъ-нибудь мирнымъ трактатомъ. Вамъ, Никита Ивановичъ, ваше генеральство кажетъ важнй прусскаго мирнаго договора, гд продана Россія. Какъ вы, однако, себялюбивы.

— Да! Что жъ? Понимайте и судите, какъ хотите. A я вамъ говорю, что такъ жить нельзя! Если государь не возьметъ назадъ это дурацкое генеральство, то я тотчасъ же уду. Воспользуюсь закономъ о вольности дворянства и уду за-границу, или…

Но Панинъ вдругъ смолкъ. Государыня взглянула ему въ лицо и вымолвила.

— Или, что жъ?

Панинъ посмотрлъ въ ея смющееся лицо съ вызывающимъ взглядомъ и, будто сообразивши, выкрикнулъ громко:

— Или надо это перемнить. Повторяю, такъ жить нельзя.

— Надо, надо! Я давно слышу, что надо, отвчала Екатерина.

— Надо намъ, умнымъ людямъ, подумать, наконецъ, о томъ, что сдлать. Государыня, умирая, говорила мн, что опасается и боится того правленія, которое наступитъ на Руси. Умирая, она поручила государю, накрпко заказала не обижать Алекся Григорьевича Разумовскаго, и онъ общалъ. Ей надо было заставить его побожиться, что онъ не будетъ обижать всю Россію. Нтъ! — пора, наконецъ, за умъ взяться! Надо… A что надо? съ отчаяніемъ воскликнулъ Панинъ.

— Надо, Никита Ивановичъ, регентство! твердо выговорила государыня. — И вамъ, конечно, какъ воспитателю и ближайшему лицу въ наслднику престола слдуетъ быть этимъ регентомъ. Вотъ мое мнніе, о которомъ я часто вамъ намекала, теперь же говорю прямо. Но для этого мало только думать, охать и волноваться, надо дйствовать. Вы знаете весь Петербургъ почти, можете поручиться за дружбу первыхъ сановниковъ столицы, дйствуйте, видайтесь, говорите.

Панинъ смолкъ и долго сидлъ, не поднимая головы и раздумывая.

Наконецъ, видимо успокоившись. онъ всталъ и выговорилъ твердымъ голосомъ.

— Да, пора перестать только браниться, ахать да охать. Да, что вы будете длать съ этими россійскими сановниками? Вотъ хотя бы недавній примръ, Тепловъ?! Схватили его два солдата за шиворотъ, стащили съ бала въ одномъ мундир въ сибирку, а тамъ выпустили. И ходитъ себ довольный, даже не обидлся! Онъ не возмущенъ тмъ, что его, ошибкой, зря, и какъ мальчишку на хлбъ и на воду посадили. Чему вы улыбаетесь? вдругъ выговорилъ Нанинъ.

— Ничему.

— Вы знаете этого Теплова?

— Разумется. Но близко не знаю, прежде видла у Разумовскихъ.

— Ну вотъ, вс они таковы. Ихъ бьютъ по рож, а они ухмыляются и руку цлуютъ. Что-жъ можно сдлать съ такимъ народомъ? Или Скабронскій, который хвораетъ, когда нужно свое мнніе высказать.

— Выслушайте меня, Никита Ивановичъ, выговорила вдругъ государыня, какъ будто ршаясь.

И въ длинной рчи она стала доказывать, что Панинъ долженъ немедленно для отечества, для своего воспитанника, котораго любитъ, наконецъ, для себя самого — начать дйствовать, заручаться согласіемъ всхъ столичныхъ вельможъ въ пользу регентства…