По прозвищу Святой. Книга первая

— Понятно, — сказал Максим. — Есть предложения, Петро? С немцем я сам решу, убивать не стану, обещаю. С вами всеми что делать?

— Нам нельзя в Лугины возвращаться, — сказала Майя. Все евреи уже подошли ближе, слушая разговор. — Убьют нас.

— Обязательно убьют, — кивнул Петро. — И вас, и нас заодно. Уходить надо.

— Куда? — тоскливо осведомилась Майя. — Гестапо везде достанет. А где не гестапо, так мельниковцы подсуетятся. Они евреев ещё больше, чем немцы, ненавидят. Им сейчас немцы волю дали, вот они и радуются, лютуют, — она плюнула в сторону трупов.

— К партизанам, — сказал Петро. — К партизанам надо уходить. Пока ещё лето.

— К партизанам? — переспросила пожилая еврейка. — Нам всем?

— Всем, Роза, — подтвердила её ровесница и, возможно, подруга. — Будем кашу варить, раны перевязывать. Ты же хорошая повариха, а я сестрой милосердия ещё в ту войну была.

— А дети? — спросила Майя?

— Я могу в партизаны! — твёрдо заявил мальчик. — Хочу убивать немцев и ОУНовцев. Я их ненавижу.

Еврейка Роза только вздохнула.

— Хорошая мысль, — сказал Моисей Яковлевич, подходя вместе с Василием. — Даже я смог бы пригодиться. Наверное. Только где они, те партизаны?

Шофёр Петро посмотрел на унтершарфюрера. Тот продолжал стоять на месте. Только нервно моргал, да утирал пот со лба (к этому времени выглянуло солнце, и стало жарковато).

Максим подошёл к немцу.

— Имя? — спросил отрывисто.

— Клаус Ланге! — вытянулся тот.

— Извини, Клаус, — сказал Максим и ударил унтершарфюрера рукоятью пистолета по голове.

Быстро, сильно, точно.

Не издав ни звука, эсесовец рухнул в траву.

Максим снял с него форму и сапоги. Перешёл в сверхрежим, нажал на две точки заушами, настроился на биоритм немца.

Спать. Спать. Спать.

Спать и видеть сны.

Отпустил, вышел из сверхрежима. Теперь Клаус Ланге будет спать до самого вечера. И совсем не обрадуется, когда проснётся. Босой, в трусах и майке. Без оружия и документов.

Зато живой.

— Так что насчёт партизан? — спросил Максим.

Петро почесал в затылке.

— Точно не знаю, — сказал он. — Но слышал, что есть уже партизанский отряд в местных лесах.

— От кого слышал?

— Так… это… — замялся Петро.

— Говори, говори, — поощрил Максим. — Или ты думаешь, что я сначала всё это устроил, а потом сдам всех немцам?

— Не думаю, — вздохнул Петро. — Знакомец мой к партизанам ушёл. У него немцы жену снасильничали, а та на следующий день повесилась. Он жену похоронил, три дня пил, а потом ушёл. Знал, где они. Сказал, мстить буду гадам, пока жив.

— Так где именно?

— За Липниками, — он махнул рукой на север.

— Далеко это?

— От Лугин до Липников двенадцать километров ровно. Знаю, потому что ездил не раз.

— Дорогу знаешь? — Максим мог попросить КИРа показать карту, но пока не стал. Потом, когда будет проверять слова Петра.

— Знаю. Там одна дорога.

— Можно на неё выехать, минуя Лугины?

— Разве что через брод на Жереве, ниже Лугин по течению, а потом просёлочной выскочить… — рука шофёра снова потянулась к затылку. — Можно попробовать. Я там проезжал один раз. Сейчас август, дождей давно не было, Жерев обмелел. Должны проехать.

— А Липники эти, — спросил Максим. — Есть там немцы?

— Нет их там, — сказал Моисей Яковлевич, внимательно слушавший разговор. — Липники село небольшое, дворов двадцать, двадцать пять. Там и школы нет, в Лугины детей возят, я их учу, знаю. Ну… возили. И евреев там тоже нет.

— Хорошо, — сказал Максим. — Едем в Липники.

Максим переоделся в форму унтершарфюрера. Она оказалась чуть маловата, зато сидела на Максиме, как влитая. А вот сапоги пришлись в самый раз.

Удачно, подумал он. Ходить в жмущих сапогах — удовольствие ниже среднего. Вообще, пока всё складывается удачно. Дай Бог, чтобы и дальше так было. Свою одежду и сапоги, а также ТТ он сложил в вещмешок. Поправил ремень с немецким пистолетом. Повесил на грудь автомат.

— Аж страшно, — сказал Моисей Яковлевич. — Я же сразу сказал, вы не похожи на еврея, Миша.

Водители нацепили повязки полицаев. Оружие и патроны, рассовали под сиденьями автобуса, прикрыли мешками и узлами. Кажется, всё.

— Не всё, — шепнул голос в голове Максима. — Ты — унтершарфюрер, понятно, едешь в кабине грузовика. А в автобусе кто сопровождающим? Должен быть полицай с повязкой и оружием в автобусе. Иначе подозрительно.

— Верно, — сказал Максим негромко.

— Что вы сказали? — спросил Моисей Яковлевич. Учитель истории словно помолодел и даже, казалось, сбросил несколько лишних килограмм. Плечи развёрнуты, взгляд орлиный.

— Не обращайте внимания, — сказал Максим. — Иногда я разговариваю сам с собой. Есть у меня такая дурацкая привычка.

Склонив голову на бок, он оглядел всех троих евреев-мужчин. Тот, что в очках (он уже знал, что его зовут Изя, и он сапожник) не подходит. Нет в нём нужной харизмы. Тот, что помоложе, Лев, Лёва (завскладом потребкооператива), мог бы, наверное, если б не внешность. Как говорится, уж такой еврей — всем евреям еврей. Печать негде ставить. Один взгляд карих глаз, в котором светится вся тысячелетняя печаль еврейского народа, говорит сам за себе. Ещё и картавит характерно.

А вот Моисей Яковлевич…

Глаза — голубые. Крупный нос? Так у щекастого полицая, который лежит сейчас мёртвой тушкой рядом с такими же, как он, предателями свое страны и народа, нос не меньше.

Хм.

— Моисей Яковлевич? — обратился он к учителю. — Придётся вам временно сыграть местного полицая. Другой кандидатуры я не вижу. Сможете?

— Если надо для дела, смогу, — ответил тот. — Вы не поверите, но в молодости я блистал на сцене любительского еврейского театра в самом Киеве, — он мечтательно закатил глаза. — Ах, какое время! Мне было двадцать лет и…

— Потом, Моисей Яковлевич, хорошо? Времени у нас мало.

Трупы полицаев сбросили в овраг, забросали землёй (лопаты оказались в кузове грузовика).

Евреи с Моисеем Яковлевичем в роли полицая сели в автобус. Максим в форме унтершарфюрера СС — в кабину грузовика. Водители поменялись местами. Петро, который знал дорогу, сел за руль полуторки, а Василий — автобуса.

Тронулись.

Первой — полуторка, за ней автобус.

Вернулись назад по колее, миновали лес, проехали по грунтовке и свернули направо, на север.