По прозвищу Святой. Книга первая

— Полицаев, — признался Максим. — Другого выхода не было. Или мы их, или они нас.

— Не дурак, понимаю, — сказал Аким. — Что за полицаи?

Максим рассказал.

— Щекастого знаю, — кивнул Аким. — Грицько Стасюк. Та ещё жаба. За гроши мать родную продаст. Потом купит и снова продаст. Но уже дороже. Где вы их, далеко?

— Овраг в лесу, сразу за Лугинами, мимо церкви, через поля, потом налево.

— Примерно знаю. Что, и немцев не было никого?

Максим рассказал про молодого эсэсовца, которого оставили в живых. И про двоих солдат у шлагбаума при выезде из Лугин.

— Значит, будут шукать, — сказал Аким. — Шо так будут, шо эдак. Але час трохи е. Петро, дубраву пам’ятаешь у Мощаницы? Ми там гриби збирали колись. [5]

— Пам’ятаю, [6] — кивнул шофёр. — На пригорке, у самой реки. Отсюда на полночь километра три по лесу.

— Она. Знайдешь дорогу?

— Знайду.

— Тодi роби так…[7]

Они сели в полуторку и автобус, вернулись обратно на мощёную дорогу, повернули к Липникам. Село было и впрямь небольшое, проехали его быстро. Максим никого не видел, но чувствовал, что за ними наблюдают. Это хорошо. Значит, кого спросят с пристрастием, расскажут. Видели, мол, полуторку и автобус с людьми. По виду — евреи. Миновали село и повернули направо, на Повч и Игнатполь.

Повч, совсем маленькое село, протянувшееся десятком домов вдоль единственной улицы, уходящей влево и вправо от дороги, проехали не останавливаясь и через километр свернули налево, на лесную дорогу.

Километра полтора дорога закончилась вырубкой.

— Здесь, — сказал Петро. — Выходим.

Полуторку и автобус забросали хворостом, облили бензином из канистр, подожгли.

На краю вырубки Максим, шедший последним, обернулся.

Два костра полыхали посреди вырубки, чёрный дым поднимался к синему, летнему, но уже не мирному небу.

Найдут, конечно. Но не сразу. А когда найдут, то обнаружат лишь сгоревшие остовы, пользы от которых никакой.

Было два часа дня.

Шли так. Впереди Петро, который знал дорогу. За ним Моисей Яковлевич и женщины с детьми. Потом Василий, Лёва, Изя и замыкающим Максим.

Все мужчины были вооружены. Петро, Василий, Лёва и Максим — автоматами. Изя и Моисей Яковлевич — винтовками. Кроме этого, Максим отдал Майе ТТ (женщина настаивала, и Максим уступил, показав, как пользоваться оружием), а сам остался с люгером на поясе и двумя обоймами к нему.

В целом, неплохо, думал Максим. Не с пустыми руками идём. Ещё не известно, что там у партизан с оружием и всем прочим.

К дубраве на берегу речки Мощаницы вышли через час с минутами. Оно и понятно — лесные тропки не асфальт и даже не грунтовка. Хотя надо отдать должное, шёл отряд довольно бодро. Никто не отставал, не ныл, и даже не натёр ноги.

Вуйко Аким уже ждал. Вышел навстречу, встал на тропинке. Только что никого не было и — вот он стоит. В серо-зелёном плаще и сапогах, которые сменили галоши. На плече «берданка» — охотничий дробовик, переделанный из винтовки Бердана. На голове видавший виды треух. За спиной — вещмешок.

— Все живы-здоровы? — спросил он, снова переходя на русский.

— Все, — доложил Максим.

— Значит, слушайте сюда. Идти далеко, вёрст сорок, и всё по лесу. За сегодня не дойдём. Сейчас всем отдохнуть десять минут, покурить, в кусты по маленькому и большому сходить, кому надо, водички попить, и быть готовым.

Он присел на поваленное дерево, вытащил из кармана плаща кисет и пачку папиросной бумаги (видимо, довоенные запасы, подумал Максим), ловко свернул самокрутку, прикурил от спички.

Рядом с ним присел Петро, тоже закурил, достав из кармана потёртый портсигар. Протянул Василию:

— Кури, Вася. На том свете не дадут.

Молодой шофёр поблагодарил, взял папиросу, закурил, тоже уселся на бревно.

Максим стоял неподалёку, всматриваясь и прислушиваясь.

Лес как лес. Тихо журчит речка Мощаница, заросшая по берегам кустами да осинником и больше похожая на крупный ручей. Перекликаются птицы. Где-то деловито стучит клювом дятел, выискивая себе еду под древесной корой. Жужжит овод. Мелькнула и пропала в солнечном луче стрекоза. Чистая благодать и ляпота.

Если не знать, что на востоке горит земля, и тысячами умирают советские солдаты, сдерживая безжалостную немецкую военную машину.

А там, где эта машина, уже прошла, в немецком тылу, убивают уже гражданских: евреев, коммунистов, красноармейцев, партизан и их помощников.

Смерть везде. Смерть, предательство, насилие, кровь и слёзы. И так будет на этой земле ещё долго — до начала сорок четвёртого года, пока не освободит её наступающая Красная Армия.

А сейчас у нас ещё только август сорок первого, подумал он. Два с половиной года, считай. Вечность.

Подошёл Моисей Яковлевич.

— Вижу, вы не курите, молодой человек?

— Правильно видите, — улыбнулся Максим. — Не курю.

— Бросили или как?

— Или как.

— Большая редкость, — сказал Моисей Яковлевич. — Почти все ваши ровесники курят. Да и не только ровесники.

— Вы тоже не курите, — заметил Максим.

— Мне нельзя, сердце, — учитель потёр рукой грудь. — Врачи запретили. Пришлось бросить.

— А сейчас как? — спросил Максим с беспокойством. — Не болит, идти сможете?

— Смогу, смогу, — ответил Моисей Яковлевич. — Оно редко прихватывает. Если что, нитроглицерин у меня всегда с собой. Не волнуйтесь. Скажите лучше, вы с нами?

— В смысле? Конечно, с вами. Почему вы спрашиваете?

— Потому что чувствую, что вы не обычный человек. С вами надёжно и не страшно. Мне бы хотелось чувствовать себя так и дальше. Что поделаешь, все мы эгоисты. В большей или меньшей степени.

Максим улыбнулся.

— Спасибо на добром слове, Моисей Яковлевич, — ответил он. — Но ничего вам пока обещать не могу.

— Так я и думал, — вздохнул Моисей Яковлевич. — Да и какие могут быть обещания в такое страшное время, правда?

— Могут, — сказал Максим. — Могут быть обещания. Например, я обещаю, что не брошу вас и доведу до партизан.

— Это очень хорошо, — сказал Моисей Яковлевич. — Спасибо вам. Я не спросил… Как ваша фамилия, можно узнать?

— Можно. Свят моя фамилия. Николай Свят.

— Свят, — повторил Моисей. — Святой, значит. Да, Бог знал, кого нам послать.

— Ну-ну, — сказал Максим.- Бог здесь совершенно ни при чём.