Поле Куликово

– Нынче Фрол, а хто будет завтра?
– буркнул мужик.

– Кого поставлю, тот и будет. Может, ты. Не любо - съезжай вон с отчины. Хоть к тому же Бодцу ступай. Нет у меня веры к тебе, пока на отшибе, сам по себе промышляешь.

Искренний в благих желаниях, Тупик даже не подумал, что воспользовался случаем и загоняет в свою вотчину последнего вольного смерда в Звонцах. Куда податься хромому да обременённому семейством? Оставалось сесть на боярскую землю, назваться боярским человеком, платить посошный оклад и оброки наравне со всеми.

– Вася, как же теперь быть с Анютой?
– спросила жена.

Тупик глянул на пригорюнившуюся девицу.

– Хочешь - бери её с собой. Сама и сведёшь к княгине Олёне, пусть ей всё обскажет. Князь Владимир воротится - он решит. Я же скажу Боброку-Волынскому, што Бодец держит у себя важного человека. С Боброком Владимир считается.

– Коли князь в Серпухове, я туда и пойду, в ноги кинусь.

– Дура-девка!
– рассердился Тупик.
– Ну, как Бодец во гневе беглой тебя объявил? И слушать не станут - к нему отошлют. Ничего теперь с твоим благодетелем не станется, потерпит. Спать ступай. Да не вздумай бежать от меня - добра я тебе хочу.

Ночью Дарья сказала мужу:

– Знаешь, Вася, когда я тебя полюбила и жалеть стала?

– Ну-ка?

– Помнишь под Коломной - из-за татар ты чуть не зашиб Фрола, мужиков-ратников нехорошо разбранил, а после каялся, Фролу плеть совал, штоб он тебя ударил? Страшный ты был со своими воями в железе, а тут, будто железо распалось, и душа васильковая глянула. В мою душу тот василёк и врос. Небось, вы думаете - за одну силушку вас любят? Нет, за доброту и ласку - вот за што мы любим вас... И Анюта мне про себя порассказала... Помоги ты ей, Вася.

– Сказал же: помогу. Да ты больше поможешь. Разжалобите Олёну Ольгердовну - быть тому Вавиле в Москве. Владимир Андреич свою жёнку лелеет. Однолюбы - они с Дмитрием, кровь-то одна. В походах всякое видеть приходилось, но не упомню, штоб тот аль другой на баб и девок польстились.

– А ты?

– Што я?

– Ты-то - однолюб аль нет?

– Почём я знаю?
– засмеялся Тупик.
– Вот поживём с ихнее...

– Вон ты - какой!
– Дарья отвернулась к стене. Он стал гладить её волосы и плечо, потом обнял...

Ещё гомонили за окном - народ расходился с подворья старосты. В лунные снежные вечера, когда на улице хоть вышивай, а русский мороз гуляет ещё за горами, за долами, не хочется в душную прокопчённую избу. Напротив боярских ворот молодые дружинники и звонцовские парни шалили с девками, бросались снежками. Впервые со дня сборов в Донской поход в селе слышался смех. На него вышли даже сенная девушка Василиса с Анютой, а там и Мишка появился у ворот, но в него со всех сторон полетели снежки и кто-то крикнул:

– Валяй жаниха, штоб на чужих девок не зарился!

Здоров был Мишка Дыбок, и всё же его с головой выкупали в снегу и со смехом разбежались. Мишка отряхнул кафтан, выбил шапку, постоял, ухмыляясь, и развалисто пошёл в свою гридницу думать: оставаться ли ему после женитьбы при боярском доме или поднатужиться да поставить свой на Неглинке или Яузе? На боярском дворе и забот нет, но будешь до седых волос вроде отрока на побегушках. Лучше свой дом поставить, хозяйством обзавестись, а там и детей-наследников нарожать... Сколько ж дадут за невестой?

Через неделю Звонцы снарядили в Москву обоз с зерном, сеном, мясом, салом и шкурами. Дружинники и крытый возок боярыни умчались вперёд. Обоз был поручен Микуле с помощниками, Анюта ехала с Дарьей. И чем дальше кони уносили возок от Звонцов, тем тревожнее становилось девушке. Будто предала она своего спасителя, отказавшись от мысли пойти в Серпухов. Но уже всё, что случилось на долгом пути со дня пленения, начинало казаться тревожным, тяжёлым сном, и в этом возке страшно было представить, что она и сейчас могла брести где-то заснеженными лесами и пашнями по незнакомым дорогам, просить тепла и милостыни в чужих деревнях - одинокая, бездомная нищенка. Да и где теперь - дядька Вавила? Может, боярин отпустил его, поостыв от гнева, а может, Вавила ушёл?
– он сильный. Сведёт ли их ещё когда-нибудь судьба? Её судьба, во всяком случае, теперь устроена: в боярском доме ей найдётся место - так сказала новая покровительница Анюты. Дорога укачала девушку, и она уснула, привалясь к плечу Дарьи. А та посматривала на спящую, боясь шевельнуться. Худо молодой женщине без подруги. Арина, жена погибшего Юрка Сапожника, с которой ходили на Дон при войсковой лечебнице, осталась в Звонцах. Сватал Арину Алёшка Варяг - будто бы с предсмертного согласия её мужа, - и та ответила: выйдет за Алёшку, но лишь после того, как родится ребёнок. Глядя на Арину, и Марья Филимонова заявила богатырю Микуле, чтобы засылал к ней сватов не раньше праздника Воскресения Христова. Ушла Дарья из своего круга, а другой будет ли? Захотят ли жёны и дочки княжьих служилых людей знаться со вчерашней крестьянкой? Да Бог с ними - теперь есть кому поверять тайны сердца, есть о ком заботиться... Поднималась пурга, заметала дороги, по-разбойничьи свистала в оголённых берёзовых рощах, ревела медведем в борах. Всадники, подняв башлыки и пустив коней шагом, горбились в сёдлах. На открытых пространствах было легко сбиться с пути - люди и лошади слепли от летящего навстречу снега, - но Тупик не хотел свернуть в попутную деревню или выбрать затишье для привала под шатром елей. Летом ли, зимой всякая дальняя ездка - для дружинников учение, а женщинам в возке и в пургу не ознобко. Время от времени в завывание ветра вплетался гуд колокола - какой-то сельский звонарь указывал дорогу путникам, застигнутым в поле пургой. Ехавший передом Тупик вслушивался в плач меди: воину неурочный звон колоколов кажется набатом.

VI

Всю зиму Тохтамыш провёл в Сарае, устраивая свой дворец и гарем, иногда совещаясь с ближними мурзами, принимая и снаряжая посольства, назначая новых начальников войск, раздавая приближённым земли Орды. Подданные по-прежнему редко слышали его голос, говорил он лишь окончательное слово. Редкий человек, пришедший издалека, - купец или путешественник - не побывал во дворце хана. Тохтамыш мог слушать их часами, сидя на горке подушек с чашкой кумыса в руке, едва заметным движением головы и глаз напоминая нукерам, что кубок гостя не должен пустовать, а речь - умолкать, пока язык вяжет слова. Таких гостей часто уносили из палаты хана на руках, некоторым он потом присылал подарки. Бывало, одетый в воинский халат без отличий, хан отправлялся в загородную юрту темника Батар-бека и там за закрытым пологом говорил с какими-то людьми в дорожной одежде, наряде дервишей и подрясниках странствующих чернецов. О чём говорил, кто - эти люди, не ведали даже телохранители.

Врагов у Тохтамыша пока не было. Многих "принцев крови" уничтожил Мамай, другие искатели ордынского трона, и первый среди них - Тюлю-бек, убиты на Куликовом поле, иные из дальних отпрысков рода Чингизова затаились в своих улусах - никто не мог сравниться с Тохтамышем родством и силой. Москва оправлялась от куликовских ран, великий литовский князь Ягайло погряз в борьбе со своим дядей Кейстутом и улаживал дела с братьями. Тимур, отложив дальние походы, снова занялся Хорезмом, стремясь окончательно подчинить себе этот процветающий эмират с его богатой столицей Ургенчем...

Золотая Орда отдыхала, её владыка со своими ближними трудился. Возвращённая фрягами казна Мамая убыла наполовину, но хан не жалел. Прикормлены военачальники, всюду поставлены проверенные чиновники и сотни людей посланы в окрестные земли - смотреть, слушать, сеять полезные хану слухи, делать полезные хану дела. В заботах время летит быстро, и однажды Тохтамыш обнаружил, что зима укатилась за Каменный Пояс. По Итилю прошёл лёд, вздувшись, река посинела от ясного неба. Утихали гремучие потоки в логах, степь подсыхала, на объеденных пригорках пробилась зелёная щетина. Ещё стояли в низинах вешние озёра, отражая голубизну шатра степных небес и облака под ним и косяки пролётной птицы. Зашевелились кочевники, стянувшиеся на зимовку к столице, их табуны, стада и отары палом поползли через подсохшие увалы, очищая от старой травы и удобряя степь.

Пока не началась линька у соколов и ястребов, Тохтамыш поспешил в поле. Вслед за его нукерами двадцать сокольников везли на деревянных приездах ловчих птиц, дремлющих под кожаными колпачками. Ястреба были свои, словленные и натасканные в Орде, сокола - присланные великим московским князем в числе осенних даров. Беркутов не взяли. Беркут - зверолов, а зверь весной облезлый и тощий. Тохтамыш был наслышан о русских соколах и с нетерпением ждал начала охоты - самой достойной на Земле утехи мужа и воина.