Поле Куликово

– А ты будто и не знал, когда дрова легше заготовить.

– Таперича мы знаем - до снегов.

– "Таперича". Кабы ране не ленился, таперича дубрава стояла бы на месте. А то живёшь на сквозняке и мальцов радости лишил - погулять негде, соку попить берёзового, и птица лесная ушла от тебя - поди, червяк огород поедом ест, яблоки точит...

Слушая Фрола, Тупик задумывался, как непросто, оказывается, быть хозяином на земле. Государи и знатные люди за золото и серебро выписывают заморских книжников, звездочётов, умеющих по старинным книгам и светилам угадывать, что сулит людям небо. А меньшая ли наука - читать землю, от которой кормимся? Много ли сыщется таких "землечётов", как этот староста? Знание и умение - пахаря ли, кузнеца, ткача, плотника, кричника - собирается по капле веками, передаётся от отца к сыну, оттого дети почти всегда знают больше отцов, хотя никогда не бывают умнее. Но каждый ли становится хранителем опыта, каждый ли прибавляет к нему своё? И что человек выбирает для себя в известном, что передаёт наследникам? Еремей Стреха - тоже ведь мужик не глупый: умеет и пахать, и сеять, и брать выгоду от земли. Но выгода его какая-то животная, сиюминутная - волчья. Дай волку волю - он всё живое вокруг порежет, подушит, а завтра подохнет с голоду. Так же и Еремей. Стоит роща под боком - руби её, зачем маяться, в дальний лес по дрова ездить? Приглядел кусок земли под горох и капусту - суши болото, губи родник. Чем это обернётся для него завтра - дела нет. Отчего такое бездумье? Были времена - пахарь вёл с лесами войну не на жизнь, а на смерть. Где-то и теперь ещё лес для мужика - враг. Где-то, но не в московском уделе. Почему же таким, как Еремей, не хватает ума изменить прежнее хищническое отношение к лесам? Да и к земле? Может, потому, что ещё глубоких корней не пустили в эту землю, не чувствуют себя её хозяевами? Надо помочь Еремею перетянуть сюда зятя с дочерью.

А Фрол - хозяин. Вся его жизнь - в сельской общине. Тупик понял это ещё на Куликовом поле. Такого мужика стоит поберечь и держаться за него обеими руками.

Тупик встал, подошёл к полатям, потрепал волосы старшего мальчишки.

– Как звать, богатырь?

– Васькой.

– Ишь ты, тёзки - мы с тобой. Пойдёшь ко мне в дружину, как вырастешь?

– Не-е.

– Чего так? Аль мечей боишься?

– Дедка сказывал: все дружинники - боровья гладкие. Мужиков-то под татарские мечи поставили, а сами - за дубравой спрятались. А как мужики-то Орду побили - так и повыскакивали татарское добро хватать.

Круглое лицо старика вытянулось и стало белее бороды. У Фрола рот приоткрылся. Тупик захохотал:

– Ай да Васька-богатырь! Резанул боярину мужицкую правду!
– Он снова положил руку на голову мальчонки.
– Эх, брат, кабы твоя правда была! Хочешь мою послушать? Вот те крест - не совру. Было со мной в той сече два десятка дружинников, молодец к молодцу, таких теперь, поди, и не сыщешь по всей Руси. А осталось - я да ещё один, и тот увечный. Сколько там полегло князей да бояр больших, не мне чета, я уж и не припомню. Простым дружинникам - счёту нет. Все там славно рубились, Василий, и мужики, и дружинники. Стала татарская сила нашу ломить, тогда те, што прятались за дубравой, и пришли нам на помощь. Без них не победили бы мы, и ты никогда уж не увидел бы ни дедку, ни тятьку. Такая она, брат Василий, главная правда.

Хозяин, наконец, обрёл дар речи:

– Батюшка родный, не слухал бы речей несмышлёных!

– Он не свои речи мне говорил.

– Поди, думаешь - мои? Вот те крест - странники тут проходили, всякое баяли, а этот лешак наслухался. Я ж на Непряди-то был, своими глазами видал...

– Видал, а позволяешь странникам в своём дому болтать.

– Божьи люди...

– В Орде - свой бог, Еремей. Откуда и куда шли те странники?

– Того не сказывали, батюшка.

– Ладно. Прощевай, брат Васька. Расти скорее.

В дверях Тупик столкнулся с девицей, выходившей в сени по надобности, попрощался и с ней, любуясь полыхающим на щеках румянцем, тёмно-русой косой, стройным станом под свободной телогреей. Что за женщины на Русской земле! Пойдёшь выбирать вдоль хоровода - и до конца не остановишься: одна другой - краше. В обратную сторону пойдёшь - снова одна - краше другой. Закрой глаза, бери любую - и возьмёшь Василису Прекрасную. Она и в седине будет красавицей, если не согнёт её непосильной работой, не иссушит домашним тиранством. Но и берегись давать Василисе Прекрасной большую волю над собой! Видывал Тупик бояр и князей, обращённых в домашних кощеев - рабов прихотей жены. Добра жена – в домашней холе да в мужней неволе... У этой красавицы за неволей-то, пожалуй, не станет дело. А вот кто будет холить её, как уйдёт из-под крыла батюшки во власть мужа и свекрови, в кабалу крестьянской нужды? Особенно если выдадут за немилого?

Может, выпитый мёд заиграл, но Тупику хотелось всех осчастливить.

– Слушай-ка, хозяин, а ведь я найду жениха твоей дочке.

Мужик остолбенел в воротах.

– Спаси Бог! У тебя, свет батюшка, и своих забот много.

– Теперь ваши заботы - мои. Как там говорят: выбирай узду по лошадке, а жену - по повадке - так, што ли? Боюсь, просватаешь за первого шалабола - сгубишь сокровище. Мой-то жених - молодец, и повадку невесты я видел.

Мужик схватил стремя боярина и стал целовать.

– Спаси тя Бог! Отец родимый, а у меня и другая есть, совсем молоденькая, да не хуже...

Фрол, схватясь за живот, качался в седле от смеха.

– Ну, Стреха, ну, хват! Дом зятю выклянчил, выкуп ему выклянчил, пустошь выклянчил, жениха одной дочке выклянчил - и всего лишь за четыре кружки белого мёду. Дак мало ему того! Берегись, Василь Ондреич, он тя без дружины оставит.

Тупик тоже смеялся, а сказал:

– Только смотри у меня, Еремей! Жене, так и быть, скажи, а дочерям - ни гугу! Не тревожь девку до времени, с женихом ещё надо столковаться.

Приморозило. Похрустывал снег под копытами, длинные тени бежали по искрящемуся полю сбоку от всадников, в бледном сиянии, льющемся с неба и с земли, растворялись звёзды над бором, а бор словно сомкнул островерхие ряды, стоял по краю поля, похожий на чёрное войско. Когда отъехали, Тупик спросил:

– Ты, Фрол, случаем, не встречал тех странников?

– Не встречал, Василь Ондреич. И откуда такие?

– Из Орды... Без вас, мужики, мы не устояли бы против Мамая. То враг понял. Теперь он сеет смуту, хочет озлобить народ против государя и его служилых людей. Чтобы в другой раз мужик не охотником шёл в ополчение, а бежал от набора.

Помолчав, Фрол спросил:

– Што же выходит - хан собирается воевать?

– Видно, так.

– Вот змей подколодный! Я усомнился, когда ты - про курицу-то с золотыми яйцами.

– Поберегите оружие. А услышишь про таких вот "странников" - хватай и за стражей - ко мне их, в Москву. Не будет меня - к воеводе.

Между двумя кострами охотники устроили стол из саней, застелили его чистой дерюгой, выложили домашнюю снедь и жбаны. На угольях и вертелах жарились куски кабанятины, Роман, похрустывая палёным свиным ухом, поливал их луковым соусом на уксусе. Хотя Тупик со старостой закусили в гостях, у обоих от запаха потекли слюнки.

– Готово, Василь Андреич, можно на стол подавать, - сообщил Роман, дожёвывая ухо.

– Подавай. А где же - Мишка Дыбок?

– Здесь - я, начальник, - ответил из темноты молодой голос.
– Коней кормлю.

– А ну, покажись.

Из тени деревьев вышел к костру увалистый, среднего роста дружинник. Он был в крестьянской шубе и бараньей шапке, но покатые плечи, вольная походка, прямой взгляд, аккуратно подрезанная светлая борода и ухоженные усы выдавали воинского человека.

– Жениться хочешь, Мишка?

– Велишь, Василий Андреич, женюсь.

Притихнувшие охотники засмеялись.

– Велю. Да и твоё желанье надобно.

– Была бы добрая невеста - желанье будет.

– Может, есть какая на примете?

– Откуль ей взяться?

– Откуль все берут? Ну, ладно. Невеста имеется. Пора тебе, Мишка, воинов рожать. Да и упустить такую грешно.

– Богатая?

– Главное богатство - в ней. И приданое найдётся.

– Спаси тя Бог, Василий Андреич, за заботу.

...На другой день, в вечерних сумерках, охотничий поезд въехал в Звонцы. Устало ступали кони, лишь Орлик перебирал копытами, просил повод, похрапывал: для воинской лошади столь краткий поход был странен, и даже случившаяся к концу охоты скачка за волком едва разогрела молодую кровь скакуна. Теперь волчья шкура была приторочена к седлу всадника, ещё двух серых взяли стрелки; одного из них, громадного, с косматым седым загривком, везли показать сельчанам. Этот - матёрый волчище, появляясь вблизи деревень, пугал людей - его принимали за оборотня, крестьяне поодиночке стали бояться ходить в лес, и охотники решили рассеять страх, доставив его в село мёртвого, с обыкновенной стрелой в боку.