Превосходство Борна (др. перевод)

— Дело в том, что я вышла замуж за человека, о котором писали в газетах. Само собой разумеется, у него мало что общего с тем типом, за которого его выдавала пресса. Лишь немногие знали, что он действовал как строго засекреченный агент по заданию американского правительства. Значительную часть своей жизни ему пришлось посвятить выполнению более чем странных поручений.

— И вот теперь ты в Гонконге и сообщаешь мне о том, что попала в передрягу?

— Да, все так: я в Гонконге и в ситуации далеко не из лучших.

— А если я рискну сделать вывод, что нынешние твои невзгоды как-то связаны с прошлогодними событиями?

— То будешь совершенно права.

— И что же сможешь ты мне рассказать?

— Все, что знаю сама. Я рассчитываю на твою помощь, но буду вправе обратиться к тебе за ней лишь в том случае, если ты будешь знать об этом деле ровно столько же, сколько и я.

— Я люблю, когда изъясняются лаконично. Не только из-за того, что при этом более четко формулируются мысли, но и потому, что лаконичный язык, как правило, довольно полно характеризует самого говорящего. Итак, ты утверждаешь, что пока я всего не узнаю, мне едва ли что удастся сделать для тебя?

— Это не совсем так, но суть ты схватила верно.

— Ладно, это я так, просто хотела уточнить кое-что. В nouvelle diplomatic [78] показная откровенность является одновременно и ширмой, за которой обделываются разные делишки, и одним из приемов борьбы с контрагентом. Довольно часто она используется для маскировки истинных намерений или обезоруживания противника. Возьми хотя бы недавние заявления твоей новой родины — новой, конечно, лишь постольку, поскольку ты вышла замуж за иностранца…

78

Новая дипломатия (фр.).

— Я экономист, Кэтрин, а не дипломат.

— Ты талантлива во многих отношениях и, если мобилизуешь все свои возможности, то покоришь Капитолийский холм в Вашингтоне так же, как до того Оттаву. Тучи над твоей головой рано или поздно рассеются, и ты заживешь нормальной жизнью.

— Когда-нибудь непременно так оно и будет. Это, в общем-то, все, что нам нужно. Но пока что все идет вовсе не так, как хотелось бы.

— Давай начнем с того, что ты всегда была немного честолюбива. И что ты любишь этого своего супруга.

— Очень! И хочу его найти. Хочу вернуть его!

Стейплс вскинула голову, глаза ее блеснули.

— Он здесь?

— Где-то тут, да. И об этом я тоже хотела бы тебе рассказать.

— Как я понимаю, вы угодили в довольно запутанную историю, не так ли?

— Все так.

— Можешь, ты повременишь немного с рассказом? До тех пор, Мари, пока мы не переберемся куда-нибудь в другое место, где не так шумно?

— Я научилась терпению и выдержке у человека, которого только они и выручали в любое время дня и ночи на протяжении целых трех лет.

— Ну и слава Богу! А как у тебя с аппетитом?

— Умираю от голода. Я намеревалась сказать тебе и об этом. Нельзя ли, пока ты выслушиваешь меня здесь, что-нибудь заказать?

— С этой их «дим сум» лучше не связываться: все-то будет у них и переварено и пережарено. А вот утки тут — лучшие во всем Гонконге… Ну как, Мари, подождем, пока их нам приготовят? Или лучше пойдем?

— Я могу и подождать. На карту поставлена вся моя жизнь, и лишние полчаса мало что изменят. Тем более что голодная я вряд ли сумею все объяснить.

— Я понимаю тебя: это тоже часть твоей истории.

Они сидели в квартире Кэтрин Стейплс друг против друга за небольшим столиком с чашками кофе.

— По-моему, — подвела итог Кэтрин, — то, что я сейчас услышала, — самое скандальное за последние тридцать лет дело, в котором замешаны ведомства, имеющие свои представительства за рубежом, — я говорю, естественно, о наших учреждениях. Но, разумеется, все это — только в том случае, если ты правильно интерпретировала события.

— Ты как будто не вполне мне веришь?

— Наоборот, моя дорогая! Разве тебе было бы под силу выдумать такое? Ты права: во всей этой чертовщине прослеживается какая-то своя, настолько непонятная логика, что она представляется на первый взгляд даже алогичной.

— Я этого не говорила.

— А тебе и не надо было говорить: и так все ясно! Твоему мужу сначала заморочили голову, потом взяли его на пушку, и вот он уже превращен в своего рода готовую к пуску ракету с ядерной боеголовкой. Но почему?

— Я тебе уже сказала: существует человек, совершающий убийства под именем Джейсона Борна, в роли которого в течение трех лет выступал Дэвид.

— Убийца — он и есть убийца, какое бы имя ни носил — Чингисхана ли, Джека Потрошителя или, если тебе так будет угодно, Карлоса-Шакала и убивавшего по заказу Джейсона Борна. И если на таких людей ведется охота, то лишь с согласия охотников.

— Я не понимаю тебя, Кэтрин.

— Вспомни, дорогая, как в свое время обсуждали мы различные проблемы. Например, в те дни, когда я приходила к тебе, чтобы проконсультироваться по поводу «Общего рынка» и его торговли с Восточной Европой.

— Мы тогда еще по очереди угощали друг друга обедами собственного изготовления. Но ты оказалась лучшим кулинаром, чем я.

— Да, все так и было. Однако главным было все же то, что я тогда хотела узнать от тебя, как мне лучше убедить моих партнеров из восточноевропейских стран в том, что я могу для их же выгоды помочь им при покупке наших товаров использовать колебания в курсах валют. В конце концов я действительно убедила их в этом. Москва была в ярости!

— Кэтрин, какое, черт возьми, отношение имеет все это ко мне?

Стейплс взглянула на Мари. Ее доброжелательная манера общения, как и в прежние времена, сопровождалась категоричностью суждений.

— Позволь, я поясню. Если бы ты только над этим задумывалась, то решила бы, что я прибыла тогда в Оттаву, чтобы досконально изучить европейскую экономику и потом лучше выполнять свою работу. И в какой-то степени ты была бы права. Но не это было главным. В первую очередь я стремилась получше узнать, как с наибольшей выгодой использовать изменения валютного курса в отношениях с нашими потенциальными клиентами. Когда курс немецкой марки поднимался, мы переходили на торговлю за франки, гульдены и некоторые другие денежные единицы. Подобные вещи специально оговаривались в контрактах.