Превосходство Борна (др. перевод)

— Почему англичане хотят его убрать?

— У Вашингтона давно были и «Мэй Лейс» и «Медуза». Лондон же создал куда позднее соответствующее воинское формирование. Командование им было поручено психопату-убийце, оставлявшему на своем пути сотни трупов, не разбирая при этом, кто прав, кто виноват. Он знал слишком много секретов, разглашение которых могло привести к взрыву негодования в странах Ближнего Востока и Африки. Интересы дела — превыше всего, сам понимаешь. Или, во всяком случае, должен понимать.

— Так это он был тем командиром? — изумился Борн.

— Да. Он не рядовой, Дельта. В двадцать два — капитан, в двадцать четыре — майор, хотя получить столь быстрое повышение при такой экономии, которая соблюдается в Уайтхолле, — вещь маловероятная. Не сомневаюсь, сейчас он был бы бригадным генералом, а то и генералом армии, не оставь его удача.

— Это он тебе сам рассказал?

— Совершенно верно. Я узнал об этом во время его периодических яростных запоев, когда жуткая правда словно сама перла из него, хотя имени своего он так никогда и не назвал. Запои случались с ним раза два в месяц и длились по нескольку дней кряду. Тогда он, захлебываясь в потоках пьяного раскаяния, полностью отключался от сегодняшней жизни. Однако перед очередным приступом алкогольного психоза этот субъект сохранял здравый рассудок и всегда просил меня связать его покрепче, запереть, спасти от самого себя… Он вновь лицезрел свои кровавые деяния, голос его становился хриплым, утробным, бесцветным. Когда же он совсем уже дурел от пьянки, то начинал описывать сцены пыток, надругательств над беззащитными людьми, допросов пленных. Несчастным ножами выкалывали глаза или же, надрезав запястья, заставляли их смотреть, как жизнь уходит из них вместе с кровью из вен… Насколько я смог воссоздать по крупицам картину, в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов под его руководством было проведено множество диких и опаснейших операций против взбунтовавшихся фанатиков в довольно обширном районе — от Йемена до Восточной Африки, где мой «воспитанник» не скупился на кровавые бани. Как-то в припадке дурацкого хвастовства он рассказал, как у самого Иди Амина [96] перехватило дыхание при упоминании его имени. И уж если говорить об аминовской стратегии грубой силы, то английский коммандос вполне мог соревноваться с этим лидером в жестокости и даже дать тому много очков вперед. — Д’Анжу сделал паузу. Покачивая головой и подняв брови, он с галльской покладистостью смирялся с невероятным. — Он недочеловек — таким был и таким остался, — но при всем при том он еще и офицер со светлой головой и настоящий джентльмен, хотя это и выглядит абсолютным парадоксом, поскольку целиком и полностью противоречит нашим представлениям о цивилизованном человеке… Он смеялся над тем, что, хотя солдаты презирали его и называли зверем, ни один из них не посмел подать на него в установленном порядке жалобу.

96

Амин, Иди — политический и военный деятель Уганды, начавший карьеру в английских войсках в Бирме. Будучи в 1975–1979 гг. президентом и верховным главнокомандующим Уганды, зарекомендовал себя как жестокий и безжалостный тиран.

— Почему? — спросил Джейсон, взволнованный до глубины души тем, что услышал. — Почему они не писали рапортов на него?

— Потому что он всегда выводил их, — во всяком случае большинство, — невредимыми из боя. Выводил даже тогда, когда казалось, что рассчитывать на спасение уже не приходится.

— Понятно, — выдавил из себя Борн, и его слова, подхваченные ветром, растворились в воздухе. Но в следующее мгновение словно что-то внезапно уязвило его, и он воскликнул со злостью: — Нет, не понимаю! Офицерский корпус состоит из людей иного склада, в нем нет таких, как он! Почему его повышали по службе? Ведь те, от кого это зависело, должны были все знать о нем.

— Насколько я разобрался, слушая его похвальбу, он мог выполнять такую работу, которая другим была не по силам или же просто претила им. Он понял то, что мы в «Медузе» знали задолго до него. Нужно играть по самым безжалостным правилам твоих врагов. И менять эти правила в зависимости от того, с какой культурой имеешь дело. В конце-то концов, согласно традиционным представлениям некоторых народов, человеческая жизнь значит куда меньше, чем по иудейско-христианским канонам. Почему это так? Да потому, что в глазах многих смерть — это освобождение от нестерпимых тягот человеческого бытия.

— Дыхание — это дыхание! — произнес категорически Джейсон. Дэвид Уэбб тут же дополнил его: — А жизнь — это жизнь, разум есть разум! Ну, а что касается этого «джентльмена», то он — настоящий неандерталец!

— Не в большей степени, чем Дельта в былые годы. И ты тоже вытаскивал нас из всяческих…

— Замолчи! — резко перебил француза бывший его соратник из «Медузы». — Тогда все было иначе!

— Кое-какие отличия были, конечно, — твердо молвил д’Анжу, — но разве можно принимать в расчет одни лишь мотивы? Оценивать те или иные действия следует только по их результатам. Ты что, не хочешь признавать правду? Прежде ты жил смотря ей в лицо. Так неужто сейчас тот же Джейсон Борн вдруг решил мириться с ложью?

— Сейчас я просто живу — изо дня в день, от ночи к ночи. И так будет продолжаться до тех пор, пока все это не кончится. Так или иначе.

— Выражайся пояснее.

— Когда мне захочется это или придется, то поясню, — холодно ответил Борн. — Значит, он великий мастер своего дела, да? Этот твой коммандос, майор без имени? Неплох в работе, не так ли?

— Справляется с заданиями не хуже, чем Дельта, а может, и получше. Видишь ли, у него нет совести, даже намека на нее. В тебе же, каким бы неистовым ты ни был, всегда теплилась искра сострадания, — что-то питало ее изнутри. «Надо оставить жизнь этому человеку, — мог ты сказать. — Он же муж, отец и брат. Сделайте так, чтобы он не сумел нам напакостить, но не убивайте его, пусть возвратится к мирному труду, когда придет время»… Мое творение, этот наш самозванец, никогда бы так не поступил. Ему всегда нужно подвести последнюю черту: отправить к праотцам тех, кто встречался на его пути.

— Что с ним стряслось? Почему он убил тех людей в Лондоне? То, что он сделал это с пьяных глаз, не объясняет поступка человека с его прошлым.

— Пожив той жизнью, что он, трудно войти в колею.

— Пока тебе не угрожают, оружие надо держать в ножнах. А иначе лишь навлечешь беду себе на голову.

— В ту ночь в Лондоне он не пользовался оружием. Только руками.

— Что?!

— Он крался по улицам, высматривая воображаемых врагов, — вот что я понял из его бреда. «Я узнал их по глазам! — вопил он в пьяной горячке, вспоминая то происшествие. — Это глаза выдали их! Они знали, кто я и чем занимаюсь!» Признаюсь тебе, Дельта, слушать все это не один раз было и страшно и утомительно. И при этом он никого не упоминал конкретно, кроме Иди Амина, не говорил ничего такого, что любой другой «джентльмен удачи» сболтнул бы из хвастовства. Но обращаться в английские спецслужбы в Гонконге мне было нельзя, ведь тогда я оказался бы поневоле втянутым в эту историю, что мне никак не улыбалось, учитывая мое «плодотворное сотрудничество» с бывшим коммандос. Таким образом, единственное, что мне оставалось, — это воспользоваться методами «Медузы». Поступить так, как делал это и ты не раз. Я не забыл, чему ты учил нас. Ты постоянно твердил нам, и даже не твердил, а приказывал: «Используйте воображение». Я решил прибегнуть к его помощи и, чему ты сам только что был свидетелем, позорно провалился, А чего еще можно было ждать от старика?

— Ответь мне все же, почему он убил тех людей в Лондоне? — не успокаивался Борн.

— Причина столь же банальная, как и бессмысленная: ему указали на дверь, и его «я» не могло этого перенести. Я сильно сомневаюсь, чтобы им руководили какие-то иные чувства, поскольку он наверняка не способен на них. Его пьянство или сексуальная распущенность просто дают ему возможность расслабиться… Mon Dieu, а ведь у него действительно был повод!

— А именно?

— Будучи раненым, он вернулся в Лондон после выполнения какого-то особенно грязного задания в Уганде, рассчитывая забыться в объятиях одной своей подружки, скорее всего, по выражению англичан, высокого происхождения, — во всяком случае, я так понял из его слов. Они давно уже знали друг друга. Но на этот раз она отказалась с ним встретиться и даже наняла после его звонка вооруженную охрану, чтобы чувствовать себя в безопасности в своем доме в Челси… Видишь ли, она заявила, что он ни в чем не знает удержу, а когда у него запой, то становится просто опасным, и была, разумеется, абсолютно права… Так вот, среди тех семерых, которых он укокошил в ту ночь, оказались и двое из ее охранников… Но когда я впервые встретился с ним в Сингапуре, он был для меня всего-навсего многообещающим кандидатом на твою роль. Когда он выходил из одного низкопробного кабака, я отправился следом за ним. В аллее он преградил путь двум жутковатого вида амбалам — это были контрабандисты, недурно подзаработавшие на торговле наркотиками в этой грязной портовой забегаловке. Прижав их к стене, он прямо на моих глазах одним махом резанул ножом горло тому и другому и обчистил их карманы. Я понял тогда: у него есть все, что надо. Так я обрел своего Джейсона Борна. Подойдя к нему медленным шагом, я без единого слова протянул ему руку, в которой было значительно больше денег, чем оказалось их у его жертв. Мы поговорили. Начало было положено.

— Итак, Пигмалион создает свою Галатею, а первый заключенный с нею контракт является, своего рода Афродитой, вдохнувшей в твое детище жизнь. Бернард Шоу был бы от тебя в восторге, а я могу и убить.

— Какой смысл? Ты рассчитывал найти его здесь сегодняшней ночью. Я же пришел сюда, чтобы его уничтожить.

— Это тоже — часть твоей истории, — сказал Дэвид Уэбб, переведя взгляд с француза на залитые лунным светом горы, и перенесся мыслями в штат Мэн. Он думал о своей жизни с Мари, которая была так беспощадно разрушена, а потом неожиданно заорал: — Сволочь! Я убью тебя! Есть у тебя хоть малейшее представление о том, что ты наделал?!

— Это уже твоя история, Дельта. Дай мне сперва закончить свою.

— Выкладывай… Эхо!.. Твоя кличка Эхо, да? Ведь Эхо?

Память возвращалась к Уэббу!

— Да, у меня была такая кличка. Ты однажды сказал в Сайгоне, что не стал бы передвигаться по тылам, не будь с тобой «старого Эха». Я был нужен в твоем отряде, потому что мог отличить, когда идет заваруха с каким-нибудь племенем, а когда — с его царьком. У других это не получалось… Но моя кличка тут совсем ни при чем. Да и, понятно же, мистики здесь тоже не было никакой. Просто я прожил десяток годков в колонии и видел, когда цюань [97] лжет.

97

Абориген (кит.).

— Заканчивай рассказ! — приказал Борн.

— Кончилось все тем, что мой подопечный предал меня! — воскликнул патетически д’Анжу, раскрывая театрально ладони. — Как создали в свое время тебя, так же и я создал своего Джейсона Борна. И, подобно тебе, он тоже лишился рассудка: пошел против меня. Мое творение зажило своей жизнью. Какая там Галатея, Дельта! Он превратился в чудовище Франкенштейна, но, в отличие от того, его не терзали угрызения совести. Он вырвался из-под моей власти и стал все решать сам и самостоятельно действовать, не считаясь с моими интересами и преследуя лишь собственные цели. Как только он очухался после операции, которая прошла весьма успешно благодаря мастерству хирурга и моей помощи, которой просто не было цены, к нему вернулись его прежние диктаторские замашки, спесь и склонность к разным вывертам. Он считает меня пустышкой. Так и обращается ко мне: «Эй ты, пустышка!» Я, по его мнению, мелкое, ничтожное существо, которое безжалостно эксплуатирует его. Вот как он думает обо мне, о своем создателе!