Прибытие поезда

– Будешь на золото моё зариться?
– приговаривал гайдук.
– Будешь? Не будешь...

– Кэтэлин...

– На золото моё позарился, - спокойно сообщил Кэтэлин, продолжая бить.
– Не мешай.

– Вы же его убьёте.

– Будешь? Не будешь...

– Кэтэлин! Остановитесь, ради Бога, я хотела поговорить.

Хрясь! Голова цыгана мотнулась и повисла, по лбу стекла тёмная струйка. Большеглазая вскрикнула и закрыла рот обеими руками.

– Очухается, - Кэтэлин сел на мешок рядом с обмякшим вором, положил на колени револьвер.
– Чего молчишь? Ещё чего-то я не знаю?

Она присела, поглядывая на цыгана.

– Когда мы в прошлый раз говорили? Позавчера? Как будто год прошёл.

– Соскучилась?

– Женись на мне, Кэтэлин.

Гайдук закашлялся и сплюнул на спину оглушённому.

– Я в монастырь не вернусь, - сказала большеглазая таким голосом, словно с прошлых слов не вдохнула. - Я замуж за тебя хочу. Оставь меня при себе, Кэтэлин.

Он смотрел на неё, прищурив один глаз.

– Девка, - открыл рот, наконец.
– Девка, ты в святые-то не лезь. Ты мне помогла в тот раз, после дождя. Что ты мне рассказала, - мулцумеск, окь булбукато. Большего не надо, успокойся.

Далеко за полями, где солнце село, оставался на небе голубой окоём. Над ним синева густела, переходя в ночь.

Цыган зашевелился, и Кэтэлин пнул его в висок; большеглазая вздрогнула.

– Я решила уже тогда. Боялась сказать, но я уже знала, что останусь с тобой. Поэтому и рассказала, Кэтэлин. Я не вернусь, - она судорожно перевела дыхание.
– Господи, Кэтэлин, я не пойду в монастырь.

– Кто ж ты такая? Или думаешь, я не вижу, что ты не из простых?

– Я не из простых... Я любила, Кэтэлин. Я просто любила. Знаешь, сколько мне лет?

– Меньше, чем мне.

– Шестнадцать. Я просто любила, и просто хотела уйти с ним. Совсем простая история. Знаешь, как обращаются с девочками старые монахини? С теми, кого отдали для искупления... Я стану хорошей женой, Кэтэлин, забери меня с собой, - (гайдук смотрел на неё, как сквозь туман).
– Ты же не веришь, что они дойдут. Или Стрелок убьёт их всех, или что-то другое...

– Девка, - выговорил Кэтэлин, тяжко жуя слова, - что это за человек тебе так жизнь сломал. Турок он был, что ли.

– Если бы турок...
– ("ну и глаза, раздери меня бес, откуда такие родятся") - Я бы тогда жила в турецкой семье, женой бы ему стала... Я хочу жить, Кэтэлин. Какая разница, где я погибну, в России ли, в Болгарии. Какая, право, разница... Заберите меня, - она не замечала, что вновь говорила "вы".
– Я напугана, но не смотрите так, я в своём уме.

Гайдук провёл пальцем по золотистой раме револьвера и сунул его в кобуру, под жилет. Был мастер-кожевник, говорят, из самого Бухареста, и умел он делать такие кобуры, что не видны под одеждой, потому как подтягиваются к плечу. Эта держалась с десяток лет и не рвалась. И револьвер в ней лежал устойчиво, безопасно, давно уже оставив на кожаном чехле пять жирных кругов от замазанных салом камор.

– Ах, девка... Окь булбукато. Этот, из-за которого ты, - Кэтэлин отодвинул неподвижного цыгана и вытянул ноги.
– Он, наверное, был слепой, но очень хороший парень.

– Мне хорошо с вами. Вы любите жизнь, и вы, без сомнения, очень смешной, но свободный. А таким, как я, не место в монастыре. Пришлось это понять.

– Ночью пройдём, сколько сможем, - сказал Кэтэлин, уже не слушая её.
– А поутру, как будет видно дорогу, садись на коня, и скачи в ближнее село. И найди там такого мужа, какой тебе понадобится. Только лицо прячь.

– Боже, - она потянулась тонкими руками к волосам, запустила в них пальцы.
– Вы не любите больших глаз.

– Тьфу ты. А я тебя обидеть не хотел, думал, у вас там зеркала в монастыре-то нету...

– C'est fou, - печально сказала она.
– Просто с ума сойти.

26.

После полуночи цыган очухался и позвал подмогу. Шатры беженцев окружили и начали забрасывать камнями. Остановились, когда первый шатёр упал. Ни детей, ни гайдука со священником там уже не было.

Они ехали быстрой плавной рысью по стынущей степи, молчаливые, подсвеченные вышедшей в просвет облаков луной. Сосредоточенно глядя в загривок своего коня, гайдук задумался так глубоко, что его можно было принять за мёртвого или спящего с открытыми глазами. Следом за ним едет отец Василий, старый солдат, старый поп, он уснул, и видит во сне общую заутреню в уцелевшем монастыре, а сквозь неё - давний день своей юности, который он всё никак не может искупить.

Клемент, Иван, Артемий, Кирилл, Евдокия, Злата, Мария, Мария и Мария сидят в повозке под остатками полога, никто не держит вожжи, но лошадь идёт, потому что идут две другие перед ней. Так, побегом из табора и ночным марш-броском они обманули Сволочь и теперь шли на северо-восток; вдоль берега Сирета добрались до моста и к восходу уже двигались по молдавскому тракту.

Перед границей выстраивается очередь машин в два ряда. (Это было уже после всего, когда я распрощался с ребятами-копателями). Если на границе кто-нибудь поторопится, что вряд ли, то к ночи есть шанс попасть в Кишинёв. Маленький такой шанс. Путь монастырского обоза пройден от и до, разве что не верхом.

Что за вечер в степи молдаванской, как ляля траляля труляля. Хорошо мне пурум пурурум пум. Пыпыпы никого не любя. Если собрать вместе истории про Кэтэлина Пую, выйдет страшный и глупый образ. Дремучая и неутомимая мясорубка на коне. На пару с конём они жрали маленьких детей и буржуев. Нечто среднее между Клинтом Иствудом и ведьмаком из молодого Сапковского. После резни в Трей Плопь о нём даже в газете вскользь упомянули.

– Не в этот раз, - говорю пластмассовой рептилии на лобовом стекле. Разворачиваюсь, пока за мной не заняли.

Беда в том, что в Румынии совершенно не знают Кирилла Янко, мой основной источник. Его записки никогда там не изучались, ибо ценны исключительно как хроника Первой Мировой. А в Первую Мировую Янко возле Румынии и близко не пробегал. Поэтому никто меня не исправил, никто не остановил, пока я носился по полям с мыслями о шпионской миссии и т.п.

27.

– Ну, гостиница не гостиница, - говорит помятый человечек в шинели до полу.
– Спальных мест имеем два, а коней сменить мигом устроим.

– А что это, если не гостиница?

– Почта, - человечек оглаживал вытертые до блеска бока шинели.
– А, это...
– он с виноватым видом кивнул за спину Кэтэлину, - что за люди у вас там? Цыгане?

– Какие это цыгане, - удивился гайдук, сторонясь и подталкивая к дверям отца Василия.
– Это ж болгарские монахи. Видно же, омуле, невооружённым глазом.

– Несчастные они какие-то. У вас, думается, и денег нет.

– Так мы и писем писать не будем. Дай отдохнуть, напои нам коней, да, может, найдётся немного мамалыги для беженцев...