Прибытие поезда

– Думаю, это как раз не важно, - сказал настоятель.

– Ну а что тогда.

– С одним конём мы далеко не убежим, - отец Василий поёжился, будто чувствуя на себе взгляд Сволочи, преломлённый линзой.
– Не знаю, нужны ли ему мы, но Феодула и Сергия он убил. Убил бы меня, и странно, что до сих пор этого не сделал. А тебе сначала шляпу, теперь лошадь... Всё в порядке!
– крикнул он детям, готовым разбежаться.
– Оставайтесь тут.

Кэтэлин, сидя на корточках, вытер ладонь о песок.

– Получается, это моя Сволочь?

– Я только говорю, что это очень простая мысль, после того, что я видел. Не спорю, я могу ошибаться, но и подумать я могу. И я это говорю к тому, разбойник, что я потерял троих людей, которых должен был спасти. А ты получил всё, что хотел от нас. Золото получил. Ты нам помог, за что я обещаю молиться о спасении жизни твоей и души твоей. Но вот появилась эта, как ты называешь, Сволочь... Если она за нами, то ты нас не спасёшь, а если за тобой, то тебя она пока убить не хотела.

Дети стояли у повозки, крепко обнявшись. "Ай, хитро устроена природа, - подумал Кэтэлин.
– Так звери сбиваются в тесный круг, чтобы нельзя было высмотреть никого по-отдельности."

– Оставь нас. Дальше мы сами. Если Богу угодно, чтобы мы выжили, он поможет.

Кэтэлин распахнул жилет, вытащил из-за кушака широкий охотничий нож и принялся резать подпругу. Справившись с кожей, он стянул седло с конской туши, и закинул в повозку. Как было, с ружьями, золотом, котелком и патронной сумкой. Там же лежали три ружья и револьвер, выданные Кэтэлином отцу Василию и детям незадолго до этого. Гайдук сгрёб их вместе и связал шнурком.

– У меня нет знакомой Сволочи, - сказал он. Вдруг задохнулся и громко чихнул, обрызгав седло и полированную латунь ствольных коробок.
– А-ф-фу, - Кэтэлин втянул носом воздух, отдуваясь и булькая.
– Нет и никогда не было. И не так я грешил, чтобы за мной чёрт увязался. И монахов я не обижал...
– он поглядел на пятнистые от синяков лица детей.
– Мулцумеск, батюшка. Я всё-таки с вами.

– Зачем?

– Душу спасти хочу.

– Собирайтесь, - отец Василий кивнул детям.
– Мы пойдём, разбойник. Не знаю, какие у тебя планы, я желаю тебе мирной жизни, раз уж угодно было Господу, чтобы мы встретились, есть у него свои дела и к тебе. А ещё сказано было: идущие этим путём, даже и неопытные, не заблудятся. Но вот про спасение души ты, уж извини, врёшь.

– Аша-й, - кивнул гайдук.
– А знаешь, в чём правда? Что у меня ривольвер, а у тебя нет. Значит, три фунта железа решают, как обернётся следующая минута. А у тебя нет ничего, чтобы эту минуту у меня выкупить. Короче говоря, будешь делать то, что я хочу.

– Не понимаю, - священник затряс головой, - зачем тебе это нужно? Мы тебе зачем нужны?

– Солдатом - ты - был - чьим? Турецким? Башибузуком был, Василикэ?

– Бог с тобой...

– Согласен, вряд ли. Тогда чьим? А?

– Какое это...

– С мускалями служил.

Отец Василий закрыл глаза.

– Да, - сказал он.
– Да, я бывший солдат русской армии. Моё прошлое не делает меня в меньшей степени священником.

– Аша-й, - снова сказал Кэтэлин.
– Это делает тебя мускальским шпионом. И не делает в твоей руке ривольвера. А в моей делает. Так что поехали, батюшка.

25.

В 1853 году Кэтэлин Пую принёс в свою пастушью хижину два пистолета, обёрнутые рогожкой. Рассохшуюся коробку он выбросил, а себе оставил пороховницу, шомпол, докупленную отдельно жестяную банку с капсюлями и мешочек пуль, и непонятного назначения клещи с дыркой. Один из стволов оказался на середине раздут. Почему так бывает, Кэтэлин не знал, а поймёт потом, случайно. Он уходил по утрам стрелять в круглый камень, стоящий над ручьём. Думал, однажды пуля столкнёт камень в ручей, но пули заканчивались, а камень всё стоял, только выбоины в нём стали сходиться плотнее к середине.

После тёплого благодатного сентября откормленное стадо пришлось сгонять к самому югу Вранчи - прочь от холодов. В долины по ночам приходил туман, словно огромная овца ложилась мягким брюхом между горами. Утром в конце октября Кэтэлина разбудил необычно громкий лай. В тумане и не понял сперва, что происходит. Это к его отаре в долину по двум проходам выбегали чужие овцы, и чужие собаки носились вокруг них.

– Хэ-эй, - кричал кто-то невидимый.
– Кто здесь! Собери своё стадо, едрить тебя, пока не смешались!

Кэтэлин побежал вниз, расталкивая на ходу овец. А как разделить стада при такой видимости? Из тумана к нему вышли двое пастухов, один в такой же кушме, какая была у Кэтэлина, второй - в широкой валяной шляпе с провисающими полями. Оба вели в поводу нервных, спотыкающихся на ухабистом спуске лошадей.

– Вся надежда на собак, - сказал тот, что в шляпе.
– Я и рук своих не вижу. У тебя собаки хоть отличат овцу от камня?

– Днём-то оно прояснится, - крикнул ему Кэтэлин, стараясь заглушить блеянье и топот.
– Разберёмся каким-никаким образом.

– Чёрт, - Шляпа скинул с плеча мешок и короткое ружьё. Смуглый, усатый, он был, видно, трансильванец.
– За неделю здесь всё выжрут... Потянуло же нас разом в тёпленькое.

Тогда им предстояло делить пастбища до первых заморозков, почти три недели.

Старый цыган, пропахший табаком, снял с костра фазанью тушку и сунул под нос отцу Василию.

– Один, - сказал цыган. По-румынски в таборе никто не говорил, по-болгарски тоже. Объясняться с Кэтэлином и монахами отправили местного полиглота. И, судя по всему, кроме цифр полиглот ничего не знал. Где он выучил цифры и почему только их, осталось тайной. Что означало это "один"? Вероятно, что фазана придётся разделить на всех, больше не дадут.

Кэтэлин сидел, глядя, как пляшут у костра цыганские девочки лет пяти. Цветные пятна, переливающиеся в сумерках. Потом детей отвели к двум шатрам, и старый переводчик сказал: "два", а после, похлопав Кэтэлина по спине (до плеча не доставал), поманил его за собой. Показал стреноженных коней и потёр пальцами, объясняя что-то по-цыгански. Понял, видать, что путники хотят купить лошадь. Кэтэлин развязал мешок с золотом, зачерпнул немного пустой гильзой и высыпал в ладонь старику. Похлопал по рукоятке револьвера и как можно чётче проговорил:

– Достаточно.

– Один?
– спросил старик.

– Два.

Старик возмущённо уставился на собственную руку с золотом в ней.

– Достаточно, - угрожающе повторил Кэтэлин и поправил кобуру. Цыган заохал, стал ругаться на своём наречии, но вывел двух тощих кобыл.

– Вот так, воронья твоя душа, - сказал Кэтэлин и ушёл привязывать лошадей. Через полчаса из шатра, зевая, вышла большеглазая и застала Кэтэлина, как ей сперва показалось, заколачивающего что-то в землю. А подойдя, увидела, что перед гайдуком стоит на коленях молодой цыган и не может пошевелиться, потому что в рот ему засунут ствол револьвера. Кэтэлин размеренно бил цыгана по лицу, и занимался этим уже, по-видимому, долго.