Привет, заяц
Шрифт:
Витька пощупал мой нос и распереживался:
— Ба, ты посмотри, весь задубел! Шарф прямо до глаз натяни, ты чего уж?
Я нехотя полез под куртку, чуть расстегнул замок на груди и достал оттуда кусочек тёплого вязаного шарфа.
— Давай, давай, — командовал Витька. — Надевай.
Сам выхватил у меня шарф и натянул мне его до самых глаз.
—
— А сам чего? — голос мой прозвучал по-дурацки, будто у меня кляп во рту.
— А ты за меня не переживай. Я закалённый. Меня вон, — он достал из кармана пачку сигарет. — Курево греет. А тебя не греет. Понял?
Я снова закрыл глаза. Витька опять надо мной нагнулся. Намордник с меня стянул и в губы поцеловал. Долго целовал, ласково, томно. Легонько за щёку меня держал, будто боялся выронить. Лицо приятно тонуло в его жгучем дыхании, в лёгком коктейле дезодоранта и сигаретного дыма. Двухдневная щетина колола щёки и подбородок, лицо кривилось улыбкой.
— И чего ты лыбишься? — он спросил меня, и сам же заулыбался.
— Щетиной меня щекочешь.
— А у тебя чего? Где? Хорошо больно бреешься, да?
Я провёл рукой по своему подбородку:
— Да у меня особо не растёт.
— Пора бы уже. Надо, чтобы росло.
Вдвоём с ним сидели. Одни. На крыше шестнадцатиэтажного дома, в буквальном смысле над облаками, в нашем холодном снежном раю.
— Сейчас бы гитару сюда, спеть тебе, — Витька сказал мечтательно.
— Пальцы задубеют, — съязвил я. — Помнишь серию Тома и Джерри, где к Джерри приезжает его дядя-ковбой, который на гитаре играет? Усатый такой, в шляпе, глаз не видать. Такую непонятную песню поёт, не разобрать ни черта.
Он засмеялся:
— Погоди, погоди. Что-то помню. Он ещё всю серию усы у Тома дёргает, чтобы струну заменить, а они у него лопаются всё время?
— Да. Помнишь?
— Помню. А что? Это ты к чему?
— Да ни к чему, — я пожал плечами. — Просто так. Ты про гитару заговорил, вот я и вспомнил. У меня у мамы где-то на кассетах валялись все серии, там эта про дядю-гитариста тоже есть. Могли бы сходить, посмотреть. Дома всё равно никого нет. Мама до семи на работе.
Витька вдруг оживился:
— Подожди, Тём. На весь день и к тебе, что ли? Правда?
— Да. А ты думал, мы тут у меня будем по Моторострою гулять, и я тебя даже к себе погреться не позову?
— Да. Думал, что не позовёшь. Думал, что у тебя все дома будут. Ого… Давай, да, давай сходим. Попозже только. Сиди пока. Не замёрз?
—
Не-а.Чай в руке уже не грел, остывал. Я сделал последний глоток и нахлобучил пластиковый стаканчик на термос.
Витька на меня покосился и хитро спросил:
— Понравился, что ли, чай?
— Очень, — я довольно ответил ему. — Горячий такой.
— Согрелся, значит?
— Да. Согрелся. А что?
— Да ничего, — он тихонечко посмеялся. — Не окосей смотри.
Я вскочил и набросился на него:
— Чего? Ты… Ты чего туда налил?
— Бальзама рюмаху бахнул.
— Не врёшь?
— Нет. Ты на уши свои красные посмотри, ха-ха.
И захохотал, чуть с деревяшки в снег не свалился.
— Не делай так больше, — я жалобно сказал и треснул его по животу.
— Да ты что весь такой правильный, а?
Я пощупал свои щёки. Чуть-чуть горячие. Немножко согрелись всё-таки от его бальзама.
— Похмелиться захочешь, скажи, у меня там осталось, — он достал из внутреннего кармана фляжку и тихонечко ею булькнул.
— Никогда больше не буду синячить.
— Синячить, — Витька громко надо мной засмеялся, щёки его раскраснелись, не то от мороза, не то от бальзама. — Одну рюмку бахнул на весь термос. А ты весь уже прямо алкашом стал, да?
— Да. Хотя, тепло, конечно, стало. Спасибо.
— Сейчас песню про тебя включу.
— Чего?
Его телефон взорвался задорным гитарным проигрышем. Я такую песню раньше не слышал, хотя голоса знакомые.
— А мне так пофиг, что ты скажешь, ведь сегодня я так пьян, я засуну руки в брюки и залезу на диван. Тебе не дам я покоя, чтоб свою душу, свою душу успокоить…
Он уставился на меня и губами синхронно стал проговаривать эти строчки ещё раз вместе с солистом. Всё дразнился и радовался, что смог меня напоить.
Я спросил его:
— Что за песня такая? Не слышал никогда. Это ведь Фактор – 2?
— Они, да. Спи давай, а то сидишь всё, болтаешь.
***