Привет, заяц

— Тём. Нет. Потом, может, спою тебе как-нибудь. О, точно. Ты по обмену же ездил учиться, да?

— Да.

— По родине скучал?

— Ну… — я призадумался. — Так. Немного.

— Может, эта понравится. Слушай.

Витька подмигнул мне и сосредоточился на гитаре. Комнату в бархатном бежевом свете прикроватной лампы залило сладкой карамелью его доброго, басовитого, но такого мягкого голоса. Пальцы перебирали струны так нежно, аккуратно, словно он боялся сделать гитаре больно. Обращался с ней, как с хрупкой партнёршей по танцам.

Голос его зазвучал.

Лёгкий задорный проигрыш.

Грудь наполнилась пьянящим музыкальным волшебством. Каждый его удар пальцами по тугим струнам отзывался невесомой вибрацией.

А «how are you?» меня спросили в американском броском стиле,

А я ответил «всё нормально» и бросил дерзкое «пока»,

В Нью-Йорке пыльном у нас классно, но жизнь проходит понапрасну,

И я хочу домой вернуться, да только, сука, не могу.

А почему? А потому!

А дом мой там, где в тепле жопа, и где грязный Брайтон Бич,

Там, где каждый вожделеет больше зелени настричь,

Американская рожа так на русскую пропитую похожа.

Столичной водочки бутылка, и в Крайслер Билдинге курилка,

Поем пельмени у Гудзона и в Бронксе бахну шашлычку,

Такая жизнь у эмигранта, у раздолбая без таланта,

Домой в колхоз мне неохота, я здесь на Западе сгнию.

А почему? А потому!

А дом мой там, где в тепле жопа, и где грязный Брайтон Бич,

Там, где каждый вожделеет больше зелени настричь,

Американская рожа так на русскую пропитую похожа.

Струны нежно скрипнули под его пальцами и на прощанье сладостно зажужжали. Витька отложил гитару в сторону и уставился на меня.

— Прикольно, — сказал я. — Не Шалава, конечно, но тоже ничего.

Он спросил:

— Словил тоску, да?

— Немножко. Хотя я в Нью-Йорке то и не был. Это ты сам сочинил?

— Нет, куда уж там. У нас группа есть, наши верхнекамские ребята, переехали в Америку давным-давно, там пишут песни. Не слышал эту никогда?

— Нет.

— Ну ты даёшь. Короче, это их песня. Сам я никогда ничего не писал. Так и помереть раньше времени можно, да? Как твой этот, как его… Со смешной фамилией?

— Филипп Дик?

Витька ткнул в меня пальцем и заулыбался:

— Да, да, точно. Его в школе-то не били за такое имя?

— Не знаю. Может, и били.

Умиротворённый полумрак его комнаты разрушился от громкого телефонного звонка, я даже слегка подпрыгнул. Витька бросился к телефону, схватил его, посмотрел на экран и недовольно цокнул.

Он повернулся лицом к окошку, видимо, чтобы не смущать меня своим неожиданным разговором и ответил:

— Да, братан?

Понятно. Олег, наверно, звонил, или Стас.

— Нет, давай на неделе как-нибудь… Нет. Не надо… Не один, да… Мгм…

Про нас, наверное, говорил. Ничегошеньки даже и не скрывал. Смелый какой.

Он вдруг взорвался и как рявкнул:

— Ой, да пошёл ты, а! Животное, твою мать ещё! — и на другом конце провода послышался громкий довольный ржач. — Давай, на связи будь.

Он сердито глянул на телефон и тихо произнёс:

— Извини.

— Чего он сказал?

Витька стал дурачиться, забавно передразнивая Олега:

— Чё, с Артёмом своим шишку паришь, да?

— Не понял… В смысле, типа мы тут курим с тобой?

— Да, ага. Курим.

Он подошёл к окошку и приложился лбом к стеклу. Вздохнул тяжело. Хотел, наверно, прийти в себя после звонка.

Я подошёл к турнику в дверном проёме, пощупал его мягкую пористую накладку, вдохнул лёгкий запах китайских материалов, провёл пальцами по стёртой белой надписи Tornado, сделанной в стиле граффити. А краем глаза заметил, как Витька улыбался от этого моего интереса, как молча наблюдал за мной, как за глупой обезьянкой в зоопарке. Думал, наверно, «и чего он с ним делать будет?»

— Подтянешься разок? — он спросил меня.

Спиной почувствовалось его тёплое дыхание.

Я тихо ответил ему:

— Я не умею.

— Так давай научу.

Он схватил меня за грудь своими тёплыми руками, положил пальцы мне на рёбра, отчего я дёрнулся в приступе лёгкой щекотки.

Его моя смешливость раззадорила, он сам расхохотался, покрепче меня схватил и сказал: