Продавщица. Галя, у нас перемена!
Шрифт:
Мне вдруг вспомнилась соседка моей подружки Риты, Мария Дмитриевна, бывшая балерина и заслуженная артистка, много лет лет жизни отдавшая работе в Мариинском (ранее — Кировском) театре. Будучи еще девочками, мы нередко забегали к ней в комнату — попить чаю с вкуснейшими пирогами. Сколько я ее помню, Мария Дмитриевна всегда была на позитиве, бодро интересовалась нашими успехами в школе, на работе, давала дельные житейские советы, несколько раз выручала меня небольшой суммой денег.
Война застала ее на даче в Сестрорецке. В блокадном Ленинграде очень быстро отключили все: лифт, электричество, воду, канализацию. Мама и бабушка Марии Дмитриевны таскали домой ведра с водой из Фонтанки и Невы. В страшную блокадную зиму 1941–1942 года маленькой Маше было всего пять лет. В самом начале, когда стали бомбить город, Маша с семьей переезжала то туда, то сюда. Довелось им ночевать и в подвалах Эрмитажа. Потом Маша заболела дифтерией.
«Осталась бы дома, — говорила она, — мама и бабушка отдали бы мне последнее, а сами умерли. А в больнице кормили нормально».
Огромную коммуналку, в которой жила моя подруга Рита, давно расселили. Мария Дмитриевна сейчас живет в хорошей трехкомнатной квартире на Вознесенском проспекте. Иногда я звоню ей, чтобы поинтересоваться, как дела и здоровье. До сих пор она сохранила абсолютно ясный ум, трудоспособность, почти каждый день ходит на работу — в Академию балетного искусства — и периодически бодро говорит мне: «Галка, запомни! Никогда нельзя унывать: ни тогда — в войну, ни сейчас, иначе — погибель!». Эту фразу я себе напоминала много раз во время разных жизненных обстоятельств, и теперь с уверенностью могу сказать, что именно она не дала мне сойти с ума.
— Пришли, Дашенька! — неожиданно вернул меня к реальности голос новой знакомой. Ничего себе — так быстро дошли! Как это все-таки здорово — жить рядом с работой! Я огляделась. Мы стояли возле новенькой пятиэтажки. Кое-где в окнах горел свет, но было много и темных квадратиков. То ли новоиспеченных владельцы квартир еще не вернулись с работы, то ли не все квартиры еще заселены. Наверное, сидят сейчас бывшие владельцы коммуналок на чемоданах, пакуют свои чашки-ложки и ждут не дождутся, когда же наконец заселятся в отдельную квартиру.
— До свидания, душенька! — Катерина Михайловна по-матерински аккуратно одернула на мне плащик, подняла воротник легонькой кофты повыше и строго-настрого наказала:
— Идите по освещенной дороге, сразу домой и нигде не задерживайтесь!
— Ладно, — улыбнулась я, ничуть не обидевшись на наставления, отдала Катерине Михайловне ее сумку, попрощалась зашагала к метро. Сумка была совсем не легкой и я от всей души посочувствовала своей коллеге: было видно, что ноги у нее, несмотря на еще не пожилой возраст, не совсем здоровые. То ли ранение было, то ли жесткий военный быт способствовал развитию подагры или еще какой болезни… Хоть Катерина Михайловна и держалась с большим достоинством, было заметно, что проблемы со здоровьем у нее уже есть. Впрочем, кто бы говорил… Пятидесятилетняя Галя, бывшая продавщица, тоже на спортивный разряд вряд ли сможет сдать.
До дома я добралась без приключений. В кармане, помимо ключей, оказались еще простенькая губная помада и такой нужный мне сейчас билет на метро. Стоил он, как было на нем указано, девять рублей, и действовал целых три месяца — до конца ноября. Не знаю, сколько в этот раз мне придется побыть в командировке в СССР, но, надеюсь, этого хватит.
Войдя в подъезд, я огляделась. Восьмая квартира, девятая, десятая… Мне нужна восемнадцатая. Резво поднявшись пешком на пятый этаж (еще бы, мне же снова двадцать пять!), я остановилась перед большой коричневой деревянной дверью. Под звонком среди прочих фамилий я увидела свою — ту, под которой я в прошлый раз жила в СССР. Фух, значит, все верно. Ключ со скрипом повернулся.
Глава 5
Я стояла на пороге большого освещенного коридора, уходящего вглубь. По обе стороны коридора были большие высокие двери, штук восемь, не меньше. В прихожей на вешалке висела верхняя одежда: куртки, плащи, шляпы… Удивительно, как под таким количеством одежды вешалка не сломалась. На обувных полочках кое-где аккуратно, а кое-где — не очень, стояла разношерстная обувь: детские чешки, сандалики, растоптанные тапки, мужские ботинки, резиновые сапоги и аккуратные бежевые туфли-лодочки.
Глаз у меня был наметан еще во время прошлого путешествия во времени, и поэтому я безошибочно определила, что туфельки эти были явно не советского производства. Видимо, купили или, как тогда было принято говорить, «достали» за очень большие деньги по знакомству. Рядышком с «лодочками» примостились ботинки, взглянув на которые, я моментально прониклась ностальгией — это были почти точно такие же боты, в которых так лихо отплясывали парни на танцах в «Шестиграннике», в парке Горького.
Надо бы, кстати, снова сходить туда на выходных, посмотреть, что изменилось с того времени.
Может, и своего бывшего жениха — стилягу Джона встречу. Хотя вряд ли — с тех пор прошло уже целых семь лет. Ваня-Джон, наверное, погоревал немного после расставания со мной, а потом нашел себе хорошую девчонку на заводе или на тусовке стиляг, женился, получил квартиру или вступил в кооператив, живет себе и в ус не дует. Свободных мужчин и сейчас меньше, чем женщин, а в середине двадцатого века и вовсе невероятно трудно было девушке устроить личную жизнь. В пятидесятых годах к каждому мало-мальски приличному молодому парнишке, работящему и непьющему, выстраивалась очередь из девчонок. По статистике на десять девчонок было даже не девять ребят, а намного меньше. Вряд ли за пять лет ситуация кардинально поменялась. Поэтому готова зуб дать (благо у двадцатипятилетней Дарьи Ивановны они еще были в целости и сохранности, ровные, крепкие и белые), что мой несостоявшийся жених не остался один и сейчас давно и счастливо женат.Кстати, наверное, Ваня и выглядит сейчас по-другому. Вряд ли он теперь, будучи мужчиной на пороге своего тридцатилетия, носит шикарный высокий кок, уложенный бриолином из маленькой красной баночки или водой, в которой развели сахар. Скорее всего, он скромно ходит с идеологически выдержанным аккуратным полубоксом, стрижется раз в месяц в обычной советской парикмахерской, а после работы не идет отплясывать в «Шестигранник» в парке Горького или на хату к мажору Лео, а, как рядовой советский гражданин, забирает ребенка из садика, чинно идет в магазин с авоськой за бутылкой кефира, вечерами в растянутых трениках смотрит телевизор дома и гладит брюки через мокрую газету, хранит на балконе лук в старых колготках жены, ждет выхода любимых передач, с мая по сентябрь все выходные стоит вместе с супругой буквой «зю» на шести сотках, а потом — хвастается перед соседями банками с консервированными овощами. Может быть, он даже успел съездить с семьей несколько раз в Сочи или в Ялту по профсоюзной путевке или просто отдыхал «дикарем», в палатке, как герои фильма «Три плюс два». Обычная жизнь обычного советского человека. А о веселых временах юности теперь напоминают только фотографии, висящие в рамочке на стене.
Перемены происходили не только в личной жизни советских граждан. В начале шестидесятых годов Советский Союз переживал период бурного роста в разных сферах. Активно развивались наука, промышленность, экономика… Слетал в космос низенький, чуть повыше меня ростом, улыбчивый Юрий Гагарин, через некоторое время туда же отправилась нынешний депутат Госдумы, первая в мире женщина-космонавт Валентина Терешкова. Никиту Сергеевича за неуемное стремление засеять территории как можно большим количеством кукурузы в народе прозвали «Кукурузвельтом». Сеяли эту кукурузу везде — и где можно, и где нельзя. Завершилось строительство Братской гидроэлектростанции — самой мощной в мире. Советские спортсмены стали чемпионами мира по хоккею и фигурному катанию… В общем, событий — пруд пруди. Ване-Джону явно было что обсуждать вечером за распитием чая в семейном кругу после тяжелого трудового дня на заводе.
Однако не все было так радужно. В 1963 году, через два года после того, как Советский Союз первым отправил человека в космос, продемонстрировав всему миру преимущество социалистического строя, страна фактически оказалась на грани голода. Бабушка мне как-то рассказывала, что тогда правительство решило экономить зерно. Хлеб, муку и макаронные изделия с прилавков сметали моментально. Будучи еще молодой, она вставала спозаранку, шла в магазин, занимала очередь в пять часов утра, выстаивала ее, запомнив свой номер, покупала положенные «две булки в одни руки» и бегом бежала на работу, так не выспавшись и периодически получая выговоры от начальства за клевание носом на рабочем месте. Ну а что было делать? Кстати, хлеб, по словам бабушки, тогда стал просто отвратительного качества: в целях экономии зерна туда начали подмешивать отруби, кукурузу, горох… В некоторых регионах СССР хлеб и вовсе исчез из продажи. Кстати, тогда, по словам бабушки, она прочитала почти все книги из районной библиотеки. А чем еще было заняться, стоя четыре часа в очереди? Или читать, или считать ворон, или ругаться с остальными, такими же голодными.
Кстати, я слышала, в очередях, которые были, конечно же, не только в шестидесятых, не только ругались и читали. Поговаривали, что там завязывались и знакомства, позднее переходящие в серьезные отношения. Ну а что такого? Стоят друг за другом в очереди парень и девушка. Слово за слово, «а Вас как зовут?» — вот и познакомились, пожаловались на дефицит, обменялись телефонами, рассказали друг другу, что и где недавно «выкинули», договорились поесть мороженого в парке, погуляли, а там, глядишь — и до свадьбы недалеко. Так что с большой долей вероятности можно утверждать, что некоторые молодые пары в СССР обязаны своим счастьем именно неудавшимися реформами «Кукурузвельта».