Продавщица. Галя, у нас перемена!
Шрифт:
А еще, как выяснилось, не так давно, всего пару лет назад, в 1961 году, произошла денежная реформа, и деньги, которые я разыскала в кармане плащика настоящей Даши, были совсем не похожи на те купюры, которыми юная штамповщица завода Даша расплачивалась в 1956 году, покупая в магазинах ситро, пирожки с ливером, проездной билет, одежду, обувь… По дороге домой я с интересом рассмотрела новые купюры. Мне повезло: видимо, настоящая Даша не так давно получила зарплату, а это значит, что в первое время голодать мне точно не придется.
Помятая желто-коричневая рублевая купюра, напечатанная совсем недавно, выглядела просто и лаконично: герб СССР, узоры и надписи. Несколько трехрублевок, сложенных аккуратно пополам, имели зеленый цвет, затесавшаяся среди
Были, наверное, в ходу и какие-то другие купюры. Покопавшись в памяти, я вспомнила, что, кажется, во время денежной реформы 1961 года выпустили еще двадцатипяти —, сто — и пятидесятирублевые купюры. Ходила байка, что изначально они должны были быть намного больше. Однако предложенный художниками дизайн новых купюр не понравился Никите Сергеевичу Хрущеву. Достав из кармана портмоне, он положил его (хорошо, что не ботинок) сверху на купюру, провел карандашом линию и сказал: «Обрежьте-ка лучше, ребята, вот так, а то мужикам от жен неудобно будет заначку прятать». Пожелание генерального секретаря, конечно же, беспрекословно выполнили. Поэтому новые купюры по сравнению с современными выглядели какими-то маленькими. Зато заначку было прятать удобно.
Эх, знала бы я, что меня ожидает второе путешествие в так лелеемый многими Советский Союз, захватила бы бабушкины сбережения. Помнится, была у нее привычка такая — прятать деньги в разных местах квартиры, то в постельном белье, то в книгах. Нет, прятала она их вовсе не от дедушки. Отношения у них были вполне нормальными, и заначку никто ни от кого не прятал. Напротив, с самого начала семейной жизни у них по инициативе самого дедушки повелось так, что в семье деньгами заведовала супруга. Просто была такая привычка у многих советских людей — делать «нычки» на черный день. Эх, как пожалели многие об этих нычках в августе 1998 года… Не прятать рублики надо было, а давно уже менять на валюту.
Разбирая вещи после кончины бабушки, я находила в старых книгах и трешки, и пятирублевки, и четвертные билеты банка. Кажется, до сих пор они лежат у меня дома где-то. Братец Димка сначала потихоньку их вынес из дома, загоревшись идеей обменять «антиквариат» у нумизматов на кругленькую сумму современных денег, но потерпел неудачку, поэтому расстроенно притащил мне стопку денег назад. Да, точно! Затесались среди них, кажется, даже две двадцатипятирублевых купюры с барельефом вождя. Вот бы сейчас она мне пригодилась — почти целая зарплата обычного служащего.
Что ж, надеюсь, я увижу новые крупные купюры, когда буду получать зарплату. Хотя нет, вряд ли. Сто рублей молоденькой учительнице, только-только окончившей педагогический институт, точно не будут платить. Кажется, бабушка рассказывала, что в начале шестидесятых она работала секретарем-машинисткой в литературном институте и получала рублей сорок или сорок пять. Позже, когда она получила опыт, и ее перевели на должность повыше, она стала получать шестьдесят рублей. Это было уже после денежной реформы. Значит, и мне, скорее всего, платят примерно столько же — шестьдесят рублей. Ну может, чуть побольше. Надо будет завтра как-то аккуратно, чтобы не вызвать подозрений, выяснить это у моей новоиспеченной коллеги Катерины Михайловны. Ну а пока буду тратить то, что есть. Надеюсь, настоящая Даша на меня не обидится. А может, и вовсе не заметит пропажу. Ладно, как только соберусь возвращаться назад, положу деньги на место.
Иногда, вспоминая свое загадочное путешествие в пятидесятые годы двадцатого века, я думала: а что, если я могла поступить совсем по-иному? Дать согласие стиляге Джону (а в рабочее время — передовику завода Ивану) согласие на брак, подать вместе с ним заявление, сыграть веселую свадьбу в общежитии, нарожать ему детей… В общем, жить так, как жило
большинство советских людей. Может быть, мы бы получили квартиру тут, в новостройке, и оказались соседями Катерины Михайловны. Клеили бы вместе с Ваней обои, несерьезно ссорились из-за их цвета, красили потолок из самодельного пульверизатора, покупали побелку на стройку по соседству (трешка за кулек), смотрели телевизор по вечерам, делали уроки с детьми и вспоминали, как весело барагозили в юности, глядя на совместные фотографии, где Ваня — с причудливым коком на голове, а я — с бабеттой. А отправив детей на дачу к бабушке, иногда включали бы музыку и вспоминали давно позабытые движения «атомного» и «гамбургского тройного». Ну да ладно, что сделано, то сделано.Поразмыслив, я пришла к выводу, что в свой последний день прошлого путешествия во времени, когда мы отмечали Новый Год вместе со звездами футбольной сборной СССР, я поступила совершенно правильно, не приняв предложение руки и сердца. Между мной и моим несостоявшимся женихом была огромная пропасть, и дело даже вовсе не в том, что по факту мне было почти пятьдесят, а ему — слегка за двадцать. Важно было другое: Ваня, в отличие от меня, проживал свою, единственную, настоящую жизнь. То что, происходило вокруг, было для него родным, привычным и естественным. Он ничего не знал ни про грядущую через двадцать с лишним лет перестройку, ни про Ельцина, ни про развал СССР, ни про махинации Мавроди, ни про кризис 1998 года… Он был однолюбом и простым работягой и, скорее всего, прожил достойную, хорошую жизнь, и сейчас уже давным-давно на пенсии, если еще жив. Если он родился в начале тридцатых, то в 2024 году ему, наверное, уже за восемьдесят, как и Андрею, мужу моей подруги Лидочки, которую мои бывшие коллеги
Я же, в отличие от Вани, была и буду в мире СССР белой вороной, всего лишь гостьей, которая должна была просто выполнить свою миссию. Ну никак не получилось бы у меня радоваться ни ключам от крошечной тридцатиметровой двухкомнатной квартиры в блочной пятиэтажке на выселках Москвы, собранной из деталей, сделанных на Обуховском домостроительном комбинате, без лифта и мусоропровода, ни тому, что нас «подвинули» в очередь на покупку холодильника, ни тому, что где-то «выкинули» на прилавок бразильские апельсины, а старое пальто удачно удалось перешить в детское пальтишко для сына… А уж румынскую «стенку», о которой мечтало столько советских граждан, и дурацкую советскую привычку расставлять посуду в серванты я просто ненавидела. Я прекрасно знала, что случится со страной через пять, десять, двадцать, тридцать лет… А жить, когда все знаешь заранее наперед, неимоверно скучно. Поэтому я разумно рассудила, что все тогда сделала правильно.
— Что ж так поздно, Дарья Ивановна?
Моргнув, я уставилась на обладательницу голоса, который так бесцеремонно прервал мои размышления о жизни. Передо мной стояла сухонькая, очень худенькая старушка, ростом чуть ли не мне до пояса, но с очень суровым видом и хищным орлиным взглядом.
— Я… это, — на ходу попыталась я что-то придумать, так и не поняв, куда именно я опоздала и за что должна оправдываться. Наверное, именно так почти каждый день оправдывались за опоздания юные пионеры перед строгой Екатериной Михайловной. Я, хоть и давно школу окончила и не обязана была оправдываться перед обычной соседкой, однако почему-то тоже порядком струхнула. — Автобус задержался…
— Я просто хотела сказать, что Ваше дежурство — до конца этой недели, — вежливо напомнила мне старушка, все так же сверля меня взглядом, и, внезапно подобрев, сказала уже гораздо более теплым, материнским голосом: — Я там картошки с грибами нажарила, грибы хорошие, я из деревни привезла, под Псковом. Что-то много получилось, я и Вам на стол тарелочку поставила, прикрыла салфеткой. Поужинаете. Вам, детонька, хорошо питаться надо, вон Вы какая худая. Тем более в школе работаете. Силы Вам пригодятся. Как там Ваши пионеры, сильно Вам докучают? Вы уж с ними построже. Понимаю, Вы девушка молодая, новенькая в школе, но авторитет зарабатывать нужно!